Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
177 
Нет, силён бес! Отчизна наша такова: чтоб на сажень толкнуть её ближе в тиранию, — довольно только брови нахмурить, только кашлянуть. Чтоб на вершок перетянуть её к свободе, — надо впрячь сто волов и каждого своим батогом донимать: "Понимай, куда тянешь! Понимай, куда тянешь!"
А форма реабилитации? Старухе Ч-ной приходит грубая повестка: "явиться завтра в милицию к 10 часам утра". Больше ничего! Дочь её бежит с повесткой накануне вечером: "Я боюсь за её жизнь. О чём это? Как мне её подготовить?" — "Не бойтесь, это — приятная вещь, реабилитация покойного мужа". (А может быть — полынная? Благодетелям в голову не приходит.)
Если таковы формы нашего милосердия, — догадайтесь о формах нашей жестокости!
Какая была лавина реабилитаций! — но и она не расколола каменного лба непогрешимого общества! — ведь лавина падала не туда, куда надо бровь нахмурить, а куда впрягать тысячу волов.
"Реабилитация — это тухта!" — говорят партийные начальники откровенно. "Слишком многих не реабилитировали!"
Вольдемар Зарин (Ростов-на-Дону) отсидел 15 лет и с тех пор ещё 8 лет смирно молчал. А в 1960 решился рассказать сослуживцам, как худо было в лагерях. Так возбудили на него следственное дело, и майор КГБ сказал Зарину: "Реабилитация — не значит невиновность, а только: что преступления были невелики. Но что-то остаётся всегда!"
А в Риге в том же 1960 дружный служебный коллектив три месяца кряду травил Петропавловского за то, что он скрыл расстрел своего отца… в 1937 году!
И недоумевает Комогор: "Кто ж ходит сегодня в правых и кто в виноватых? Куда деваться, когда мурло вдруг заговорит о равенстве и братстве?"
Маркелов после реабилитации стал ни много ни мало — председатель промстрахсовета, а проще — месткома артели. Так председатель артели не рискует этого народного избранника оставить на минуту одного в своём кабинете. А секретарь партбюро Баев, одновременно "сидящий на кадрах", перехватывает на всякий случай всю месткомовскую переписку Маркелова. "Да не попала ль к вам бумага насчёт перевыборов месткомов?" — "Да было что-то месяц назад". — "Мне ж нужна она!" — "Ну нате читайте, только побыстрей, рабочий день кончается!" — "Так она ж адресована мне! Ну, завтра утром вам верну!" — "Что вы, что вы, — это документ". — Вот залезьте в шкуру этого Маркелова, сядьте под такое мурло, под Баева, да чтоб вся ваша зарплата и прописка зависели от этого Баева, — и вдыхайте грудью воздух свободного века.
Учительница Деева уволена "за моральное разложение": она уронила престиж учителя, выйдя замуж за… освободившегося заключённого (которому в лагере преподавала)!
Это уже не при Сталине, это — при Хрущёве.
И одна только реальность ото всего прошлого осталась — справка. Небольшой листок, сантиметров 12 на 18. Живому — о реабилитации. Мёртвому — о смерти. Дата смерти — её не проверишь. Место смерти — крупный большой Зет. Диагноз — сто штук пролистай, у всех один, дежурный.[106] Иногда — фамилии свидетелей (выдуманных).
А свидетели истинные — все молчат.
Мы — молчим.
И откуда же следующим поколениям чту узнать? Закрыто, забито, зачищено.
"Даже и молодёжь, — жалуется Вербовский, — смотрит на реабилитированных с подозрением и презрением".
Ну, молодёжь-то не вся. Большей части молодёжи просто наплевать — реабилитировали нас или не реабилитировали, сидит сейчас двенадцать миллионов или уже не сидит, они тут связи не видят. Лишь бы сами они были на свободе с магнитофонами и лохмокудрыми девушками.
Рыба ведь не борется против рыболовства, она только старается проскочить в ячею'.
* * *
Как одно и то же широко известное заболевание протекает у разных людей по-разному, так и освобождение, если рассматривать ближе, очень по-разному переживается нами.
И — телесно. Одни положили слишком много напряжения для того, чтобы выжить свой лагерный срок. Они перенесли его как стальные: десять лет не потребляя и доли того, что телу надо, гнулись и работали; полуодетые, камень долбили в мороз — и не простуживались. Но вот — срок окончен, отпало внешнее нечеловеческое давление, расслабло и внутреннее напряжение. И таких людей перепад давлений губит. Гигант Чульпенёв, за 7 лет лесоповала не имевший ни одного насморка, на воле разболелся многими болезнями. — Г. А. Сорокин "после реабилитации неуклонно терял то душевное здоровье, которому завидовали мои лагерные товарищи. Пошли неврозы, психозы…" — Игорь Каминов: "На свободе я ослаб и опустился, и кажется, что на свободе мне тяжелей намного".
177 
