181 
Конечно, эти переживания в их полноте и трудности достались далеко не всем советским евреям, даже малому их меньшинству, высшему культурному слою, и только тем, кто действительно настойчиво пытался отождествить себя с русскими. О таком круге, расширяя его на интеллигенцию вообще, Г. Померанц и сказал же: «Мы всюду не совсем чужие. Мы всюду не совсем свои»; мы «стали чем-то вроде неизраильских евреев, людьми воздуха, потерявшими все корни в обыденном бытии»[1416]. Очень точно выражено.
И ещё у одного автора, в развитие того же: «Я так ясно вижу мнимость их [евреев] существования в России сегодня»[1417].
А там, где не достигнута слиянность, – неизбежно холодится отчуждение.
Натан Щаранский неоднократно повторял, что с какого-то времени ощутил себя не таким, как жители этой страны.
Л. Хнох на «самолётном» процессе в декабре 1970 откровенно заявил (и, очевидно, выношенное им не в два-три месяца): «Жить в стране, которую я не считаю своей, стало для меня невыносимым».
Цельность взгляда. И смелость выражения.
И вот такое ощущение – всё более охватывало советских евреев – уже и в широких слоях.
Один еврей-журналист позже, в 1982, выразился так: «Я – Посторонний… Я посторонний в своей стране, которую абстрактно люблю, конкретно ж – просто боюсь»[1418].
В начале 70-х годов Л. К. Чуковская в разговоре со мной (я записал тогда же) сказала так: «Нынешний Исход вбили в еврейство сапогом. Скорблю о тех, кого русские заставили вообразить себя евреями. Евреи утратили свою национальную самобытность, и лживым представляется искусственное пробуждение их национальных чувств».
О, далеко не так! – тут Л. К. не уловила, хотя со многими евреями обеих столиц общалась. Пробуждение еврейских чувств было весьма естественным, закономерным на исторической Оси – а не просто «вбито сапогом». Внезапное пробуждение! «И «еврей» может звучать гордо!»[1419]
Осмысление пройденного в СССР пути своего молодого поколения ещё один еврейский публицист передаёт так: «Что же мы, «внуки» и наследники этого жестокого эксперимента, мы, пробившие головой скорлупу и вылупившиеся здесь, в Израиле, – что можем мы сказать об отцах наших и дедах? Что не дали нам «еврейского воспитания»? А разве опыт путей их, их жизней, впитанный нами, пройденный – хоть и детскими шажками, но каждым из нас, от детских грёз до зрелой озверелости, – это не еврейское воспитание? Ведь само наше ощущение еврейства в очень большой степени сложилось, как итог их (и наших собственных) неудач, катастроф, отчаяния. Так давайте же ценить это прошлое… Нам ли кидать камнями в разбитые черепа романтиков прошлого?!»[1420]
Откровенно и честно выраженная наследственная связь с отцами и дедами, столь воодушевлёнными в раннесоветские годы; она даёт картине объёмность. (И, сквозь статью, приметно раздражение к благам и преимуществам «нового класса», заменившего тех «романтиков».)
И в самиздатской статье тоже справедливо оттенялось: «Представляется глубоко неверным мнение, будто нынешний подъём национального самосознания советских ассимилированных евреев – лишь следствие возрождения антисемитизма. Мы имеем здесь, скорее, совпадение во времени»[1421].
Разные участники этого процесса несколько по-разному описывают ход своего тогдашнего самоосознания. Одни пишут: «почти всем представлялось, что в 60-е годы практически ничего не было», то есть движения возврата к еврейству, однако «после войны 67-го года повеяло чем-то новым». А «брешь, я уверен, пробил всё-таки самолётный процесс»[1422]. – Другие: что «в Ленинграде, в Москве, в Риге еврейские группы сложились уже в середине 60-х годов», а к концу их в Ленинграде создался уже еврейский «конспиративный центр». Но в чём, по сути, конспирация? «Создавались кружки иврита, кружки еврейской истории… не столько для изучения иврита, сколько для общения желающих его изучать. В самом изучении не уходили дальше двух-трёх сотен слов… Все без исключения функционеры, всё их окружение были людьми, весьма далёкими не только от религии, но даже просто от еврейской традиции», «евреи 60-х годов очень смутно представляли себе сионизм». Тем не менее – «мы в достаточной мере ощущали себя евреями, не испытывая никакой нужды в каких-либо „курсах повышения“ своей еврейской квалификации». Против шквала антиизраильской пропаганды росла «внутренняя симпатия к самому еврейству и к Израилю… Если бы нам тогда сказали, что Израиль вообще отошёл от иудаизма, нет такового, в наших глазах он ничего бы не потерял». Затем движение «из подпольного кружка стало превращаться в массовое, открытое… „салонное“ явление». Однако «в возможность выезда, во всяком случае – при нашей жизни, тогда не верил никто, зато в возможность загреметь в лагерь верили все»[1423]. (Интервьюер комментирует: «Увы, конспирация неотделима от „бесовщины“. Я видел это в еврейском движении в 70-е годы, уже после ленинградских процессов»[1424].)
1416
Г. Померанц. Человек ниоткуда // Г. Померанц. Неопубликованное. Frankfurt/Main: Посев, 1972, с. 161, 166.
1417
А. Воронель. Трепет иудейских забот. 2-е изд. Рамат-Ган: Москва-Иерусалим, 1981, с. 122.
1418
М. Дейч. Записки постороннего // «22», 1982, № 26, с. 156.
1419
Р. Рутман. Уходящему – поклон, остающемуся – братство // Новый журнал, 1973, № 112, с. 286.
1420
В. Богуславский. В защиту Куняева // «22», 1980, № 16, с. 176.
1421
Н. Ильский. История и самосознание // Евреи в СССР, 1977, № 15. – Цит. по: «22», 1978, № 1, с. 202.
1422
А. Этерман. Третье поколение: [Интервью] // «22», 1986, № 47, с. 124.
1423
В. Богуславский. У истоков: [Интервью] // «22», 1986, № 47, с. 102, 105—108.
1424
Там же, с. 109.
181 
