68 
Вот некстати!
За окном мелькают указатели: до поворота на Гаагу 2 километра… 1… Божественная селедка так близко и так далеко! Женя, совершенно убитый, сидит за рулем. Развилка стремительно приближается. Уже осталось 500 метров.
Женя: Ну?
Я: Не знаю…
Если мы опоздаем на прямое включение, я не смогу оправдываться селедкой. И без селедки будет скандал. А если купим селедку, то, пока снимаем акции протеста, она растает.
До поворота остается 200 метров.
Женя: Ну??
Я: Подожди…
Но если мы купим селедку, то кто-то из домашних может по дороге ее забрать и спасти. Правда, в Париж придется ехать со скоростью 200 километров в час, а это грозит огромным штрафом…
За окном мелькают столбики и знаки. До поворота 100 метров.
Женя:????
Я:…
… Но в Париже такой селедки нет!
За 30 метров до поворота я принимаю решение:
— За селедкой!!
И Женя круто берет вправо.
… Через час мы мчимся по автобану. Багажник до отказа забит мороженой рыбой, которой, по моим подсчетам, должно хватить на год. Я настраиваюсь на парижскую баталию. Снова звонок из редакции:
— Вы от Гааги случайно не далеко?
— Ну-у-у… как сказать… (что они там, через спутник за нами следят, что ли??)
— Срочно в Гаагу!
— ???
— Умер Милошевич!
Пятый президент Югославии Слободан Милошевич, обвиняемый в военных преступлениях, в том числе геноциде, к тому моменту сидел в тюрьме Гаагского трибунала по бывшей Югославии уже больше 4 лет. Он отказался от адвокатов и защищал себя сам, но его бесконечный процесс уже перестал так остро волновать российскую прессу. И вот на тебе! Утром охранник находит его в камере без признаков жизни.
Ясно, что история с Милошевичем — это надолго. И наша первая мысль: а селедка?!
Мы прибываем в Гаагу раньше других коллег-конкурентов. Я готова к прямому включению в выпуске новостей в 15.00. Единственная мобильная спутниковая тарелка, которая успевает к этому времени встать у стен тюрьмы, — тарелка турецкой компании IHA (потом я буду встречать ее в самых горячих точках, она повсюду будет одной из самых первых). Ее инженеры, двое деревенского вида мужчин, уже успели установить тарелку, но еще не настроились на спутник и не поставили телекамеру. Все разворачивается на наших глазах. До эфира 3 минуты. Наконец камера стоит, спутник найден, но Москва меня «не видит». До эфира минута. Турки переговариваются коротко и резко. Выясняется, что сигнал теряется где-то между камерой и пультом. Должно быть, обрыв кабеля. Один из турков чудом находит обрыв, рубит кабель. Кажется, что он сейчас ляжет и зажмет голые провода зубами, но он — слава богу! — всего лишь зажимает их рукой. Мне кажется, что это мне только снится…
В общем, мы застреваем в Гааге на 8 дней.
Мертвым Милошевича никто не желает принимать. Ни новые власти Белграда, ни Москва. Пока его семья ведет сложные переговоры с теми и с другими, его тело лежит в Институте судебно-медицинской экспертизы. Результаты вскрытия обнародовать не торопятся, в суть переговоров тоже не посвящают, и мы изнываем от отсутствия информации, довольствуясь жидкими фактами: семья приехала, семья вошла, семья вышла… Какая мука для журналиста, когда история свершается в двух шагах, за забором, а ему даже одним глазком взглянуть не дают!
И тут у меня сдают нервы. Уже шестые сутки мы дежурим у Института судебно-медицинской экспертизы и вдруг видим, как из его ворот медленно выезжает катафалк. То есть гробовоз. То есть автомобиль, который перевозит покойников. Впервые за 6 дней! Я вижу краем глаза, как пара-тройка фотографов-папарацци седлают свои мотоциклы и готовятся сесть катафалку на хвост. И еще вижу, что другие это движение еще не заметили. Я кричу Жене: срочно в машину! Катафалк набирает скорость, папарацци тоже. Мы за ними. За нами протуберанец из прозевавших начало.
Это была погоня через весь город. На скорости 150 километров в час мы мчались за катафалком, который удирал от нас, петляя, как заяц. Визжали тормоза, нас заносило на поворотах. Женя свесился из окна с камерой на плече, и я молилась, чтобы он не вывалился совсем. Что это была за погоня!
Минут через 20, растеряв по дороге конкурентов, мы загнали его в тупик, прижав к шлагбауму, за которым виднелся маленький заводик с трубой. Из катафалка вышел человек в черном и печально произнес:
— Господа, я даю вам 200 процентов. Это не Милошевич.
68 
