очень нудно 
30 
А этим троим ничего подобного не могло показаться по совершенно определенным причинам.
— Не только Кейван в экзальтации, — прошептал Карен прямо в розовое ушко, украшенное витой сережкой. — Я тоже, моя милочка… Ну что, станем любить друг друга или продолжим обмен любезностями?
Ему очень не нравилось, что дама не пытается вырваться.
Это говорило об определенном и весьма специфическом опыте.
— Госпожа Коушут! — Надим беспомощно топтался на месте и простирал руки то к балкону, то почему-то к девочке, кутающейся в шаль. — Ах, что же это происходит?! Госпожа Коушут…
— «Волчий сын»? — одними губами спросила дама и ласково потерлась затылком о Каренов лоб.
— «Белая змея». — Висак-баши в некотором роде было лестно, что его приняли за гургасара, но, с другой стороны… ситуация складывалась донельзя странно, а женское тело в объятиях лишь усиливало эту странность.
Разрешение не скрывать своего егерского прошлого Карен получил еще у седовласой птицы: бывший егерь ищет работу, ходит в участок на тестирование и собеседования — авось выдадут бляху патрульного!
Не подкопаешься; и встречи с Фаршедвардом никого не удивят.
— В отпуске?
— В отставке.
— За что?
— За то. Неуставные разборки.
— Работу ищешь?
Карен отпустил даму и помог ей подняться на ноги. Продолжать разговор в предыдущей позе, ощущая под правой рукой напрягшееся полушарие груди, снизу опирающееся на открытый бюстгальтер… меняй диспозицию, азат!
— Ты, что ли, к себе возьмешь? Сумочки за тобой носить? Или девчонок стращать?
Рослый надим перестал причитать и решительно затопал прочь, шаркая лаковыми туфлями.
— Пойдемте, госпожа Коушут! — крикнул он, уже изрядно отойдя от скамейки. — Нас ждут, в конце концов!
— Вот. — В ладонь Карена легла твердая картонная карточка. — Не возьмут в мушерифы или ночные водовозы, приходи. Подыщем что-нибудь…
И дама неторопливо удалилась, прихватив свою папку.
— Слушай, крошка! — не сразу спохватился висак-баши, оборачиваясь к правнучке бабушки Бобовай. — А чего они, собственно, от тебя хотели-то?
— Чтобы я в ихнюю школу ходила, — скрипуче отозвалась девочка. — А я не хочу. Пусть сами в нее ходят, если нравится.
Карен закрыл рот и уставился на выданную ему карточку.
«Частный мектеб „Звездный час“ имени Омера Хаома, — значилось там. — Зейри Коушут, сотрудник администрации».
Очень болел затылок.
* * *
Явившись на следующий день к Фаршедварду — хайль-баши был разгневан самовольным приходом, но, услышав о случившемся в тупике, сменил гнев на милость, — Карен поинтересовался историей мектеба «Звездный час».
— Газеты читать надо, — буркнул Фаршедвард и потянулся к телефону. Аппарат на столе у хайль-баши был старым, дисковым, в отличие от современных кнопочных, и Карена ужасно заинтересовало, как сосиски пальцев Того-еще-Фарша пролезают в отверстия на диске.
Увидеть это ему не удалось — телефон зазвонил раньше.
— Слушаю! — рявкнул Али-бей в трубку и вдруг осекся.
Мурашки пробежали по спине Карена, куснули разок-другой и исчезли, оставив лишь капли пота.
— Да, — прозвучало после долгого молчания. — Да, выезжаю. Немедленно.
Уже от дверей он через плечо бросил Карену:
— Захват автобуса на автостраде Дурбан — Кабир! Возвращайся в Ош-Дастан и жди указаний. Или лучше нет… садись в мою машину. Оружие есть?
И, получив отрицательный ответ, он полез в стенной сейф и кинул Карену двенадцатизарядную «гюрзу» в наплечной кобуре.
Глава девятая
Хаким
- Разбиты стекла в витраже.
- Бесцельны жалобные речи.
- Прощайте, милые, до встречи!
- Мы не увидимся уже.
Музей уже закрывался; над парадным входом тепло желтела пара старинных фонарей в матовых колпаках, облитых чугунной вязью, по обе стороны от ступеней таинственно шумели листвой пирамидальные тополя, и на миг Рашиду почудилось, что он по мановению волшебного жезла перенесся в прошлое, что сейчас дверь ему откроет бормотун-дворецкий, любимец почтенного семейства, и под мерцание галунов ливреи отвесит гостю поясной поклон…
«Шайтана лысого он бы мне отвесил, да по загривку, по загривку, а не поклон! — оборвал себя хаким. — Небось принял бы за бродягу и велел слугам гнать в три шеи!»
Очарование разом пропало, но славная приподнятость духа, ожидание чуда остались. Негромкий скрип двери, почтительное приветствие старика швейцара (пусть не дворецкий, но все-таки!..), сумрак музейных залов, чьи стены и витрины прятали огрызки, но огрызки великого прошлого, — все это лишь усилило волнующее предчувствие неизвестного. И когда Рашид, пройдя насквозь третий зал, миновал короткий коридорчик и заглянул в приоткрытую дверцу чулана-комнатушки (о, благословенный диванчик в углу!), то некоторое время просто стоял на пороге, не дыша и боясь сдвинуться с места. Любое движение грозило спугнуть идиллию: Лейла заснула прямо в кресле, откинувшись на спинку и уронив измазанные чернилами руки на колени. Свет настольной лампы кончиками пальцев ласкал спящую девушку, нежность отблесков играла тенями на безмятежном лице спящей; красота застывшего фрагмента жизни потрясала не меньше портрета кисти Улугбека-живописца — человека, посмевшего нарушить запрет на изображение живых людей и растерзанного за то религиозными фанатиками на площади Оразма.
30 
