II

На другой день Нехлюдов проснулся в девять часов утра. Молодой конторщик, прислуживавший барину, услыхав, что он шевелится, принес ему ботинки, такие блестящие, какими они никогда не были, и холодную чистейшую ключевую воду и объявил, что крестьяне собираются. Нехлюдов вскочил с постели, опоминаясь. Вчерашних чувств сожаления о том, что он отдает землю и уничтожает хозяйство, не было и следа. Он с удивлением вспоминал о них теперь. Теперь он радовался тому делу, которое предстояло ему, и невольно гордился им. Из окна его комнаты видна была поросшая цикорием площадка lawn-tennis’a, на которой, по указанию управляющего, собирались крестьяне. Лягушки недаром квакали с вечера. Погода была пасмурная. С утра шел тихий, без ветра, теплый дождичек, висевший капельками на листьях, на сучьях, на траве. В окне стоял, кроме запаха зелени, еще запах земли, просящей дождя. Нехлюдов несколько раз, одеваясь, выглядывал из окна и смотрел, как крестьяне собирались на площадку. Одни за другими они подходили, снимали друг перед другом шапки и картузы и становились кружком, опираясь на палки. Управляющий, налитой, мускулистый, сильный молодой человек, в коротком пиджаке с зеленым стоячим воротником и огромными пуговицами, пришел сказать Нехлюдову, что все собрались, но что они подождут, – пускай прежде Нехлюдов напьется кофею или чаю, и то и другое готово.

– Нет, уж я лучше пойду к ним, – сказал Нехлюдов, испытывая совершенно неожиданно для себя чувство робости и стыда при мысли о предстоявшем разговоре с крестьянами.

Он шел исполнить то желание крестьян, об исполнении которого они и не смели думать, – отдать им за дешевую цену землю, то есть он шел сделать им благодеяние, а ему было чего-то совестно. Когда Нехлюдов подошел к собравшимся крестьянам и обнажились русые, курчавые, плешивые, седые головы, он так смутился, что долго ничего не мог сказать. Дождичек мелкими капельками продолжал идти и оставался на волосах, бородах и на ворсе кафтанов крестьян. Крестьяне смотрели на барина и ждали, что он им скажет, а он так смутился, что ничего не мог сказать. Смущенное молчание разбил спокойный, самоуверенный немец-управляющий, считавший себя знатоком русского мужика и прекрасно, правильно говоривший по-русски. Сильный, перекормленный человек этот, так же как и сам Нехлюдов, представлял поразительный контраст с худыми, сморщенными лицами и выдающимися из-под кафтанов худыми лопатками мужиков.

– Вот князь хочет вам добро сделать – землю отдать, только вы того не стоите, – сказал управляющий.

– Как не стоим, Василий Карлыч, разве мы тебе не работали? Мы много довольны барыней-покойницей, царство небесное, и молодой князь, спасибо, нас не бросает, – начал рыжеватый мужик-краснобай.

– Я затем и призвал вас, что хочу, если вы желаете этого, отдать вам всю землю, – проговорил Нехлюдов.

Мужики молчали, как бы не понимая или не веря.

– В каких, значит, смыслах землю отдать? – сказал один, средних лет, мужик в поддевке.

– Отдать вам внаймы, чтобы вы пользовались за невысокую плату.

– Разлюбезное дело, – сказал один старик.

– Только бы в силу платеж был, – сказал другой.

– Землю отчего не взять!

– Нам дело привычное, – землей кормимся!

– Вам же покойнее, только знай получай денежки, а то греха сколько! – послышались голоса.

– Грех от вас, – сказал немец, – если бы вы работали да порядок держали…

– Нельзя нашему брату, Василий Карлыч, – заговорил остроносый худой старик. – Ты говоришь, зачем лошадь пустил в хлеб, а кто ее пускал: я день-деньской, а день – что год, намахался косой, либо что заснул в ночном, а она у тебя в овсах, а ты с меня шкуру дерешь.

– А вы бы порядок вели.

– Хорошо тебе говорить – порядок, сила наша не берет, – возразил высокий черноволосый, обросший весь волосами, нестарый мужик.

– Ведь я говорил вам, обгородили бы.

– А ты лесу дай, – сзади вступился маленький, невзрачный мужичок. – Я хотел летось загородить, так ты меня на три месяца затурил вшей кормить в за€мок. Вот и загородил.

– Это что же он говорит? – спросил Нехлюдов у управляющего.

– Der erste Dieb im Dorfe,^[38] – по-немецки сказал управляющий. – Каждый год в лесу попадался. А ты научись уважать чужую собственность, – сказал управляющий.

– Да мы разве не уважаем тебя? – сказал старик. – Нам тебя нельзя не уважать, потому мы у тебя в руках; ты из нас веревки вьешь.

  88