104 
Мариэлла сердито мотнула головой. На самом деле ей хотелось бы уехать сейчас домой, но она считала, что бегство — это позорная трусость. Ей казалось, что ее долг перед Чарльзом, перед Малкольмом, перед кем угодно — оставаться в зале суда до конца. Она не могла бы ответить, зачем это нужно. Может быть, чтобы доказать всем, что она здоровый, полноценный человек. Но сейчас все так жалели ее, что она хотела провалиться сквозь землю.
— Все в порядке. Если можно… Я хотела бы полежать еще несколько минут… — Надо хотя бы собраться с силами.
— А вы, мистер Палмер, закончили ваше выступление? — спросил судья. Государственный обвинитель утвердительно кивнул. Он не рассчитывал, что заключительная часть его речи произведет такой драматический эффект, но обморок Мариэллы ему, в общем-то, не повредил.
— Я закончил, ваша честь.
— Тогда, может быть, я объявлю перерыв на обед? Мистер Армур выступил бы после перерыва. Не возражаете, господин защитник?
Конечно, защитник не возражал. С начала заседания прошло уже полтора часа. По известным причинам ему очень хотелось отложить свое выступление. Он посмотрел на Мариэллу и выразил свое полное согласие. Мариэлла выглядела очень плохо. В лице не было ни кровинки. Судья тоже это заметил.
— Я думаю, что во время перерыва миссис Паттерсон лучше поехать домой и отдохнуть, — сказал он довольно громко.
— Спасибо, ваша честь, — шепотом произнесла она. Сердце Тома готово было выпрыгнуть из груди, Беа гладила руку Мариэллы.
Малкольм демонстративно заботливо провел Мариэллу к машине, но, когда они приехали домой, он предоставил ее самой себе. Занавески в ее комнате были задернуты, и она лежала в полумраке с мокрым полотенцем на голове. Но было уже поздно, предотвратить ужасающую головную боль не удалось. Она знала, что в час тридцать нужно быть в зале суда, как бы плохо ей ни было. Очень трудно заставить себя вернуться туда. Дело в том, что она все ждала чего-то, а утром выяснилось, что ничего не произойдет и рассчитывать уже не на что. До сих пор ей почему-то все происходящее казалось страшной игрой, в которой можно же как-нибудь выиграть… И тогда вернется Тедди. Тот, кто сделал это, в итоге расскажет, где Тедди и что с ним. Попросит прощения. И это был бы хороший конец, награда за пережитую боль. Только сейчас Мариэлла ясно осознала, что ничего подобного не случится. Вообще ничего не случится. Будут только все время какие-то люди, у всех свои роли… Они будут говорить разные слова, лгать… А в самом конце двенадцать из них уйдут в отдельную комнату, а потом скажут, что Чарльз виновен или невиновен, и Чарльза казнят или отпустят на свободу, но Тедди не вернется никогда. Она все лежала на кровати, и мысли ее путались, В пятнадцать минут второго в затемненную комнату вошел Малкольм, посмотрел на Мариэллу, лежащую на кровати, и спросил:
— Ты едешь?
— По-моему, я не смогу, — ответила она. Сейчас голова разболелась так, что она не могла ни открыть глаза, ни сесть на постели, так что невозможно и думать о том, чтобы ехать в суд.
— Ты городишь чушь, — скривился Малкольм. — Надо ехать. Ты хочешь, чтобы все решили, что ты боишься?
Его слова прозвучали так угрожающе, словно он говорил про величайший грех. Страх — второй смертный грех. А первый — слабость. А любовь? Это тоже грех? Может, она грешна, потому что любила Чарльза… Андре… Ту девочку… Тедди… Интересно, к какому разряду относит Малкольм любовь? И существует ли для него такое понятие? Или для него существуют только ответственность, обязательство, долг? Голова идет кругом. Быть может, любовь — это касается только Бригитты…
— Мариэлла, если ты не поедешь, они подумают, что ты в сговоре с Делони и поэтому боишься услышать приговор. Ты этого добиваешься? Чтобы потом газеты смаковали твое поведение на все лады? Ради Христа, вставай. Поехали. Надо уметь переносить трудности.
Он уже открыто кричал на нее. Ее била крупная дрожь. И откуда-то появилась сила, о которой сама Мариэлла не подозревала. Она смогла сесть, снять с головы полотенце и взглянуть мужу в глаза.
— Я всю жизнь переношу трудности, Малкольм. Такие, о которых ты даже сейчас не имеешь понятия. Так что не учи меня.
Еще никогда Мариэлла не осмеливалась говорить с ним таким тоном. И сейчас решилась только после того, как четыре месяца Малкольм беспрерывно мучил ее. А ведь она не виновата, и Малкольм не виноват, и Чарльз, вероятно, тоже. Вполне вероятно, что украл Тедди какой-нибудь сумасшедший. Да и кто бы ни украл, он уже сделал это. Этого не поправить. За что же винить ее сейчас?
104 
