59 
А потом мне было жалко другую женщину… прекрасную. Мне тоже было совсем немного лет. Была зима, и весь заснеженный город был обклеен афишами. Наверное, это была афиша оперетты или мюзик-холла. На афишах была нарисована прекрасная женщина с высокой прической, огромными синими глазами…, красивые голые плечи, большая грудь, едва прикрытая платьем, но какое платье — было непонятно, потому что афиша заканчивалась. Лицо женщины было испуганным, из груди торчала красная стрела, а над головой женщины, в небе, летал голый маленький мальчик с крылышками, с луком в руках, и специальными черточками было нарисовано, что тетива на луке дрожит. То есть было понятно, что он выстрелил и попал женщине в грудь. И я думал, что она ранена или убита, что ей больно, что она испугалась. И я встречал это испуганное лицо везде в городе: на остановках, на стенах — везде. Меня оно волновало, мне нужно было ее спасти, мне было все это непонятно. Но это было настолько моим переживанием, что я не решился спросить у папы: «Папа, что это с тетей случилось?» Нет, я ходил по городу, жалел эту женщину, и все мое маленькое туловище намекало на что-то, и я не мог понять этого намека. Я только догадывался, что если бы я спас эту женщину, то был бы вознагражден какой-то волшебной наградой. Какого свойства была бы эта награда, я, понятное дело, не понимал.
А вокруг было много прекрасных женщин. Взрослых женщин. Ну, понимаете, больших, взрослых женщин. Я же не мог различать их по возрастам. В смысле, девятнадцать-двадцать пять или тридцать два года. Они были взрослыми и прекрасными. Они брали меня на руки, сажали к себе на колени, гладили меня по голове… прекрасные женщины.
А еще потом у меня появилось несколько фотографий, на которых были голые женщины. И я уже был чуть-чуть больше. И туловище мое стало больше и намекало сильнее. И эти женщины тоже были прекрасными. Я рассматривал их… эти фотографии, каждый миллиметр. Но понятнее не становилось. И вроде все было видно…, и все равно непонятно… И мне тоже хотелось найти этих женщин ранеными, или замерзающими, или больными, или в какой-нибудь ужасной ситуации… и спасти, выходить, выручить. И быть вознагражденным самым чудесным образом… И в каком направлении и какого свойства будет эта награда, я уже догадывался. Но как это будет практически — было для меня самой животрепещущей тайной.
Эти прекрасные женщины с этих фотографий… я таких не встречал, я не видел таких ни на улице, ни в магазинах, и даже на пляже таких не видел. Они были лучше, они были иностранные и прекрасные. Иностранные певицы, те, о которых я не знал,…как они выглядят, пели мне голосами этих женщин… с этих фотографий. Они были спрятаны в самом потайном месте, и я иногда, соблюдая все предосторожности, приходил посмотреть на них. Я запомнил не только их голые тела, но и их красивые лица, и прически, и позы. До сих пор считаю, что они прекрасны. И мне не повстречались такие женщины. И они до сих пор поют мне прекрасными голосами. И я иногда их слышу.
Когда из меня не торчат железнодорожники, солдаты, самолеты и те шнурки,… я иногда отчетливо слышу их голоса, они поют у меня в голове… для Меня.
И что вообще происходит с фотографиями? Вот смотришь на фотографию пятнадцатилетней давности, там люди, которые просто стали старше на пятнадцать лет… сейчас. Там же, внутри фотографии, обычный момент жизни, то есть до этого момента была обычная жизнь, потом все замерли, посмотрели в фотоаппарат…, и опять пошла обычная жизнь. Но за эти пятнадцать лет там все стало значительнее, на фотографии.
Вот, к примеру, мне нравится Мэрилин Монро. Очень нравится! Не как актриса, я не очень понимаю, какая она актриса. Она мне вообще — нравится…, на нее смотреть. А что с ней произойдет в следующем веке? В смысле, когда она станет женщиной прошлого века… И все эти фотографии, на которых она такая красивая, станут не просто фотографиями, а,…как бы вот, документами…, или… документальными свидетельствами… прошлого века. И будет ли она мне так же нравиться или нет — я не знаю. Хотя она умерла до того, как я родился. Вот она умерла до того, как я родился, а мы с ней жили в одном веке.
А я смотрю кино, в котором она играла, или вообще кино того времени и не могу себе представить, что в том мире, в том времени, когда снималось это кино, был такой же воздух, мухи летали, была пыль в воздухе, и воздух был вот такой, неплотный. (Машет рукой.) Там же, в этих фильмах, воздух более плотный, цвета такие, или вообще — все черно-белое и значительное. Я уж не говорю про немое кино, где вообще воздух состоит из царапинок и всяких крупинок на кинопленке, там все еще плотнее, туда вообще не прорубиться.
59 
