14 
Не могу представить, чтобы кто-нибудь смог снять фильм про цунами, накрывающее мой город, или про инопланетян, которые на него нападают. Почему? Да просто в моём городе нет небоскрёбов. И всё в нём какое-то такое простое, конкретное, приземистое. Так что разрушать это, затапливать или сжигать при помощи инопланетного оружия и киноэффектов будет неинтересно. И смотреть будет такое неинтересно. Будет страшно, просто грязно и некрасиво…
А когда я, забыв обо всём на свете, совершенно заворожённо смотрел в выпусках новостей, как самолёт врезается в одну из манхэттенских Башен-близнецов, а другая уже поражена и горит, мне никак не верилось в подлинность, документальность и невыдуманность того, что я видел на экране. Помню, эти кадры повторялись и повторялись по всем каналам. А я смотрел и смотрел, не в силах оторваться. Почему? Я думал об этом. И я понял. Это было красиво!!!
Яркое синее небо, блестящие башни отражали своими зеркальными окнами небесную синеву и солнце. Маленький, красивый, почти игрушечный самолёт летел над домами. И вот он врезался. Какая-то секунда тишины и неверия, что то, что мы видели, произошло в действительности. Потом взрыв, прорвавшееся сквозь окна и стены пламя. Жуткое пламя, и то же самое время – красивое, на фоне чистого, тёплого синего американского неба.
Я посмотрел это много раз, прежде чем мне удалось заставить себя задуматься о том, что этот игрушечный самолётик на самом деле настоящий лайнер, а в тот момент, когда он врезался в здание, все те люди, которые в нём находились, моментально погибли, исчезли, смешались с обломками и пламенем. А также в тот момент погибли и исчезли те люди, которые находились на этажах, куда угодил самолёт. Я заставлял себя так думать, чтобы перестать любоваться жуткой красотой произошедшего.
Когда в новостях я вижу репортажи из совсем далёких и совершенно экзотических, в моём понимании, стран, репортажи про землетрясения или ураганы, повлекшие большие разрушения и многочисленные человеческие жертвы, я сразу понимаю, и даже чувствую, беду и трагедию, хотя всё это произошло или происходит где-то очень и очень далеко с диковинными для меня людьми и в диковинной стране. Но в таких репортажах всегда: руины, пыль, грязь, битый строительный камень, пострадавшие или погибшие люди. Это всегда некрасиво, просто и страшно. Я стараюсь быстро переключить канал и не смотреть страшные кадры. Таким зрелищем невозможно любоваться. Я уже не говорю про кадры наших катастроф и бед.
А зрелище гибели двух гигантских небоскрёбов в центре Нью-Йорка было даже величественным. И снято оно было с разных точек. Профессионально снято. Я заставлял себя понять ужас и боль тех людей, которые погибли в этих самолётах и зданиях, но мне трудно это было сделать. Мне трудно было это почувствовать из-за красоты. А ещё из-за привычки видеть разрушающиеся небоскрёбы в кино. Американские кинематографисты приучили меня к такому зрелищу.
А как рухнули те две башни! Они разрушились совсем не так, как в самых высокобюджетных фильмах. Они это сделали неожиданно и удивительно. Они сложились и просто исчезли. Были – и не стало! Как, глядя на такое, можно было представить конкретных людей и их гибель? Это было трудно! Если я не могу себе представить жизнь в небоскрёбах, то представить себе в них смерть ещё труднее. Уж очень эти небоскрёбы непохожи на то, что я привык видеть в своей жизни, вокруг себя, в привычном мне городском пейзаже. Уж очень они из другой жизни.
И если… Или лучше сказать, когда мне удастся увидеть их воочию, то есть когда мне доведётся попасть в Америку, я, наверное, удивлюсь не тому, что они огромные, что их много, что каждый из них – это шедевр или почти шедевр инженерно-технической мысли и архитектуры. Нет, не этому! Мне кажется, что я больше всего удивлюсь, и удивлюсь очень сильно, просто тому факту, что небоскрёбы есть, тому, что они действительно существуют.
Правда, я опасаюсь, что сама Америка как таковая удивит меня прежде всего тем же самым.
Не помню как, но само собой слово «Америка» мною было освоено и перестало вызывать непонимание и удивление. Это слово в очень раннем возрасте укоренилось в моём сознании даже без знания его значения. Но я очень хорошо помню, как первый раз «Америка» зазвучала для меня не как какое-то приятное для слуха, но бессмысленное звукосочетание, а как конкретное, существенное явление и некий факт мироустройства, который имеет к моей жизни непосредственное отношение и влияет на неё. Я отчётливо это помню.
14 
