16 
Ребенок, витая в воздухе, высматривает фигуры мужчины и женщины, которые в будущем должны стать родителями, и, увидев подходящих, склоняет их сердца друг к другу. Если блуждающая душа принадлежит мужчине, то в качестве матери ее привлекает любая женщина, а при выборе отца она очень капризна; как только семя мужчины попадает в лоно женщины, душа воспринимает его как свое вместилище, прекращает блуждания и поселяется там. Этот момент и есть момент зарождения.
Так толковало учение. Когда-то Хонда, читая буддийские сочинения, воспринимал их всего лишь как сказку, но сейчас неожиданно вспомнил это.
Он подумал, что способ, каким тайна, независимо от его воли, вдруг вторглась в его душу, очень походил на действия души в период блуждания. Он получил опасный дар. Казалось, будто в холодное строго функциональное здание закономерностей и разума забросили снаружи яркий, многоцветный шар. В том, как на шаре чередовались цвета, был какой-то свой закон, только этот закон отличался от законов нашего разума, и потому шар нужно было спрятать от людских глаз.
Независимо от того, признавал он ее или нет, тайна уже оставила в душе Хонды свою печать. И не было способа бежать от тайны. Если и был такой способ, то он состоял не в том, чтобы бежать, а в том, чтобы найти кого-нибудь, с кем ее можно было бы разделить. Одним из таких людей был сам Иинума-младший, другим — его отец. Нет явных доказательств того, что они знают эту тайну. Определенно, пожалуй, то, что Иинума-отец, которому в свое время приходилось видеть Киёаки обнаженным, знает о таких же родинках на теле сына. Но, может быть, зная, скрывает это. Как выяснить это у отца и сына? Да и не глупо ли вообще выяснять? Во-первых, даже если они и знают тайну, захотят ли они ею поделиться? Если не захотят, то тайна навечно ляжет тяжелым грузом на сердце одного Хонды.
Хонда и сейчас не мог не чувствовать того резкого следа, который Киёаки оставил своей жизнью в его молодости. Хонда никогда не испытывал желания прожить другую жизнь, но промелькнувшая, как миг, прекрасная жизнь Киёаки пустила свои корни в определяющий период жизни Хонды — так орхидея, распускаясь нежно-сиреневыми цветами, погружает свои корни в дерево, вокруг которого обвилась, поэтому жизнь Киёаки в некотором смысле была жизнью Хонды: Хонда вырастил цветы, которым не суждено было распуститься. Что будет дальше? В чем смысл этого возрождения?
Теряясь в множившихся загадках, Хонда тем не менее ощущал, как в душе его, словно пробивающийся источник, рождается радость. Киёаки вернулся! Молодое дерево, неожиданно срубленное в начале жизни, снова пустило молодые побеги. Восемнадцать лет назад они оба были молоды, теперь же молодость Хонды ушла, а его друг по-прежнему в расцвете юности.
У Иинумы не было красоты Киёаки, но зато у него была мужественность, которой тому недоставало. По первому впечатлению понять это было трудно, но вместо высокомерия Киёаки в Иинуме были простота и твердость, которыми Киёаки не обладал. Они отличались друг от друга, как свет и тень, но взаимодополняющие особенности олицетворяли молодость каждого, и это делало их похожими.
Хонда вспоминал дни, которые он когда-то провел с Киёаки, печаль и нежность переплелись в душе, и он снова питал смелые надежды. Он чувствовал, что в таком состоянии способен без раскаяния отбросить свои прежние убеждения, замкнутые пределами разума.
И все-таки какими судьбами ему удалось прикоснуться к чуду возрождения здесь в Наре, месте, связанном с Киёаки?
«Дождусь утра, а там нужно идти не в храм Идзагава. Прежде всего, надо на машине ехать в Обитокэ, рано утром посетить в женском монастыре Сатоко, просить прощения, что не встречался с ней после смерти Киёаки, и сообщить ей о возрождении; пусть даже мне не поверят, но сообщить — это моя задача. Где-то мелькало, что после кончины прежней настоятельницы Сатоко теперь занимает этот пост и пользуется всеобщим уважением. Может быть, на этот раз мне доведется увидеть на прекрасном, печальном лице неподдельную, открытую радость».
Эти мысли были полны молодого задора, но, поразмыслив, Хонда решительно пресек собственное безрассудство, которым были чреваты подобные действия.
«Нет. Я не должен этого делать. Я и сейчас не имею права нарушать ее покой, полученный благодаря решимости отречься от мира, решимости столь твердой, что она не появилась даже на похоронах Киёаки. Сколько бы Киёаки ни возрождался, это события суетного мира, который Сатоко уже отринула, эти события, как и всякие другие, не имеют к ней никакого отношения. Какие бы неопровержимые доказательства возрождения не были бы ей предоставлены, она, разумеется, отвергнет их без обсуждений. В ее мире чуда как такового не существует. Не следует поступать так, чтобы в одночасье нарушить ее мир, спутать все связи.
16 
