44 
Жажда мести утихла. А потом я узнала, что Генри женился. По слухам, на девочке, едва со школьной скамьи. Ей было всего семнадцать. Во мне снова проснулись подозрения — я никогда не была уверена в нем, никогда, — и моя ненависть обрушилась на них обоих, подобно рою ос. Разве имеют они право на счастье, когда Марта гниет в Хайгейте? У кого вообще есть такое право?
Как-то раз я пошла за ними в церковь, надеясь взглянуть на новобрачную, но она была вся закутана в черное, словно в трауре, и я разглядела лишь худенькое личике под шляпкой. У нее был нездоровый вид, и меня невольно потянуло к ней, я ощутила что-то вроде жалости. Она была так похожа на мою бедную погибшую Марту.
Не люблю священников — я пришла взглянуть на Честера и его жену, а не слушать проповедь, и потому первая заметила, что с ней случилось. В одну минуту она слушала, а в следующую — поплыла, голова склонилась, как у ребенка, читающего молитву. А я — я давно умею видеть то, что большинство из вас не видит и, возможно, никогда увидеть не сможет, и как только миссис Честер отключилась, поняла, что это не обычный обморок. Я увидела, как она выскользнула из тела, нагая, как новорожденный младенец, храни ее Бог, и, заметив удивление на ее лице, я поняла, что подобное произошло с нею впервые.
А еще она была красавица — ничего общего с бесплотными фигурами на картинах Генри Честера. Она была красива естественной красотой, как дерево или облако. Кроме меня никто ее не видел — и неудивительно, сплошь примерные прихожане. Никто не учил ее этому фокусу — она, без сомнений, постигла тайну сама, и я догадалась, что у нее есть и другие таланты, о которых она не подозревает. Именно тогда я подумала: может, ей известно что-то, что могло бы мне помочь… Я мысленно позвала ее, и она пристально посмотрела на меня. И тогда я поняла, что в ней — ответ на все мои вопросы. Нужно лишь привести ее к себе.
Ее звали Эффи. Я часто наблюдала за ней — а она и не догадывалась, — призывала ее к себе из комнатки Марты под самой крышей. Я видела, что она несчастна: сперва с Генри, потом с Мозом. Бедная одинокая маленькая девочка — я знала, она придет ко мне, это лишь вопрос времени, и я начала заботиться о ней как о собственной дочери. Я знала ее мысли, ее привычки… и, увидев ее на ярмарке, я поняла, что это мой шанс поговорить с ней наедине.
Гадалка с хрустальным шаром с радостью уступила мне свое место за гинею. Я сидела в тени, с вуалью на лице, и Эффи ничего не заподозрила. Она оказалась настолько чувствительной к моим мыслям, что ее даже не пришлось усыплять — она сама уснула… однако, лишь когда она заговорила со мной голосом дочери, я осознала, сколь уникальной, сколь бесценной для меня она может стать. Если она так отчетливо воспроизводит голос, на что же еще она способна? Голова шла кругом от представлявшихся возможностей: вновь увидеть мою девочку, прикоснуться к ней… а почему бы и нет? Поверьте, я не желала Эффи зла, но ее реакция на выход из транса поразила даже меня. Девочка была слишком ценной, я не могла ее потерять. Я не могла отпустить ее.
И действительно, прежде чем я копнула слишком глубоко, она назвала мне долгожданное имя. Генри Честер. Отшельник. Убийца моей дочери.
Я уже вышла из того возраста, когда хочется вопить от злости. Если и понадобится жертва — на сей раз это буду не я.
24
Это был несчастный случай, говорю вам. Я вовсе не собирался ее убивать. Я хотел рассказать вам, но прошло столько лет…
Ее мать всегда смущала меня — она была слишком основательной. Я чувствовал себя карликом рядом с ней, ее было слишком много, она завораживала меня и подавляла. В ней было что-то нечеловеческое, словно под ее розовой кожей не кровь и мышцы обыкновенной женщины, но некая странная смесь из черной земли и гранита — египетский идол с агатовыми глазами. От нее пахло испорченной сладостью, как от миллиона гниющих роз, — томительный сокровенный бальзам из потаенных уголков ее женского тела для моих постыдных сердечных страстей. И у такой женщины была дочь!
Она смотрела на меня сквозь перила. Глаза, зеленые, как трава, уставились из полутьмы лестничного проема, и когда я поднял голову, она тихонько хихикнула и вскочила на ноги, готовая исчезнуть наверху, стоит мне двинуться. Она стояла, босая, а свет очерчивал ее тело сквозь ткань ночной рубашки. В ней не было ничего от пугающей основательности ее матери: ребенок, подброшенный эльфами, почти бестелесный, прямые черные волосы падают на худое треугольное личико… и все же я уловил сходство. Что-то в ее глазах, быть может, или в плавности, изяществе движений — так, наверное, золотоволосая Церера отразилась в бледной Персефоне. Я спросил, как ее зовут.
44 
