11

В лесу пели птицы. Щебетали, булькали, закручивали немыслимую трель, чтобы оборвать на верхней ноте. Солнце, косыми лучами пробиваясь сквозь листву, строгало лес аккуратными ломтями. Стволы деревьев бугрились корой; местами кора была содрана, открывая сочную, текущую смолой или соком мякоть. Под ногами пружинила давняя, желтая хвоя. А птицы все захлебывались летом, жарой и любовью.

Данька уже бывал в этом лесу.

Когда его избивали спортсмены на Динамовской.

Только в прошлый раз на деревьях вместо листьев росли фотографии, а сейчас – просто листья. Лапчатые, фасонные, кругленькие – всякие. Но он знал, что на самом деле это снимки: лица, лица… Они притворяются: листья – фотографиями, фотографии – листьями. Это такой лес.

Здесь он был счастлив, как нигде и никогда.

– Опусти ствол, – сказал дядя Петя. – Чего ты в меня целишься, ей-богу…

В руке у себя Данька действительно обнаружил пистолет. «Беретта 9000S», подарок Калинецкой. Он опустил руку, уставив ствол в землю, и покраснел. Как маленький, право слово… ага, а старик тоже вооружен…

Петр Леонидович держал длинноствольный «Маузер С-96». Модель 712, гитлеровская, с переводчиком режимов огня и отъемным магазином на двадцать патронов. Допотопная, но классная штука: на ста пятидесяти метрах без приклада дает вполне приемлемую точность стрельбы. И дальше дает, но хватка нужна железная.

С «Маузером» усатый дядя Петя напоминал революционного командарма.

– Осмотрись, – велел старик. – Часы слышишь?

– Часы?

– Ну, музыку. Слышишь музыку?

Теперь Данька заметил, что в пение птиц вплетается музыка. Знакомая: нервная, тягучая. Барабанчики и флейта. Сейчас к ним присоединились еще какие-то инструменты: кажется, виолончель, в компании с насморочной дудкой. Тук-тук, ты-ли-тут? Мы идем, братец, мы рядом. Если хочешь, дождись, но потом не жалуйся. И флейта: не бойся, это барабаны шутят. Ждать не надо. И жаловаться не надо.

Делай дело и уходи.

– Слышу.

– Это часы. Ну, вроде как часы. Шаги Командора. Все время прислушивайся. Здесь надолго задерживаться нельзя. По музыке станет понятно, когда срок вышел. Потом натаскаешься, будешь сразу чуять: сколько отведено. У нас сегодня времени навалом… Раз далеко звучит, значит, время есть. Но лучше поторопиться.

В лесу было хорошо. Но Данька не возражал поторопиться.

Такой это лес.

Такая это музыка.

– Теперь ищем цели. – Старик завертел головой, осматриваясь. – Цели-цели-прилетели, на головку сели… ладушки запели…

Дурацкая песенка, как ни странно, помогла Даньке сосредоточиться. А то киселем растекся. Лечь бы под березку, блаженно закинуть руки за голову, уставиться в листвяную россыпь над лицом, словно в семейный альбом: мама, папа, дедушка, бабушка, дяди-тети… И пусть птички поют. Птички пели по-прежнему, но «ладушки» дяди Пети вдруг усилили дальнюю музыку. Она надвинулась рывком, окрепла, зазвучала сильнее, отчего в висках толкнулась кровь.

Надо спешить.

Где цели?

Ага, вот они. Впереди и чуть левее.

За поляной, сплошь поросшей одуванчиками с седыми головками, в воздухе висели пять шмелей. Ярко-желтые воротнички, золотистая полоска на брюшке, оранжевая юбочка. Франты, щеголи. Честно говоря, для обычных шмелей, луговых или садовых, они были крупноваты – раза в два-три больше. Но и расстояние до насекомых немаленькое: двадцать метров до ближнего, тридцать пять до дальнего.

  106