очень нудно 
157 
Кондратьев подумал и кивнул. Насчет мракобесия судить рано, а вот подружка Любопытство и впрямь живуча… Население Земли – шесть миллиардов с хвостом. Это которые в данный момент по матушке-Земле ходят. Если на каждого выделить один квадратный метр… Можно еще вероятность встречи подсчитать: с друзьями, с сослуживцами, с особистом Карамышевым, с Леонидом Семеновичем Пантелкиным.
С Леной.
С мамой, с папой…
– Насчет Суда, скажу я тебе, Гаврош, ясности нет. Будет время, обсуди вопрос с буддистами. Или с парсами. Кто ждет, кто кебабы жарит. А кто верит, что обойдется как-нибудь. Мало ли, на чем наши Феи столкуются!
Феи… Да, дзядек, я помню твою сказку. Фея Небес – и Вечная Спутница. И напутствие помню. На окраине Каховки, словно чуя беду, ты заставил меня выучить адрес: Петроград, 12-я Василеостровская линия…
По синему небу бежали стада легких курчавых облаков. Это здесь. В осенней степи в небе летели серебристые острые стрелы.
– А может, все проще, дзядек? Ничего этого нет. Есть больница, палата, подушка под головой. Я умираю, кровь заливает мозг. И перед финалом вижу то, о чем часто думал: тебя, Иосафатову долину, людей в ожидании суда и приговора. Может, жизнь – электрическая лампочка? Сейчас меня погасят, потом выкрутят из гнезда, выбросят, забудут?
– Может, и так…
Губы дзядека сжались, строгое, лишенное возраста лицо помолодело. Ярко вспыхнули глаза – синие, как здешнее небо.
– Я бежал с каторги, из «Колесухи», самого страшного места во всей Сибири. Весна, мокрый снег по колено, а впереди – река, широкая, чуть ли не в полверсты. Моста нет, лодки нет, ледоход. За спиной – погоня. Стоял я, смотрел на реку и думал: может, перейду, может, льдиной накроет. Потом вспомнил, что практика – критерий истины. Решил проверить.
– И как?
Дзядек ответил не сразу. Перевел взгляд вверх, но не на небо – на скальный гребень.
Туда, где на картине ждала Фея Земли, Вечная Спутница.
– Меня арестовали на другом берегу, Гаврош. Но реку я перешел. Ищешь ответ? Он там, наверху. Пошли!
Петр Кондратьев расправил плечи, поднес к лицу правую ладонь, пошевелил пальцами. Слушаешься, паршивка? Вот и славно! Бой ведут не до последнего патрона. Бой просто ведут – до последнего. Пусть исчисляют, взвешивают и делят.
А мы пойдем наверх.
Там – расстрельный лес, там – наша Дама. Там тот, кто заменит тирмена Кондратьева.
Там – мой друг.
Бой должен быть закончен. Победой, триумфом, поражением…
Не важно.
Пот заливал глаза. В висках злыми толчками билась кровь. Камни норовили выскочить из-под ног. Склон казался бесконечным, рос, становился круче, выше…
Выше, выше, выше…
Мысли исчезли. Пропал страх. Лишь чей-то Голос, мерный, равнодушный, красиво и четко выговаривал полузабытые слова:
«Я соберу все народы и приведу их в долину Иосафата и там произведу над ними суд за народ Мой и за наследие Мое…»
Не было сил оглянуться, остановиться, перевести дух. Вверх, все время вверх – мимо мертвых камней, мимо мертвых могил.
Выше, выше…
«И о народе Моем они бросали жребий и отдавали отрока и продавали отроковицу за вино, и пили. И что вы Мне, Тир и Сидон, и все округи Филистимские? Хотите ли воздать Мне возмездие? хотите ли воздать Мне?»
Склон, долина Кедрона, вершина, надежды, отчаяние… Что все это перед силой и властью? Сердце отказывалось биться, ногти царапали камень, перед глазами стлалась темно-багровая муть. Но Кондратьев шел.
Выше…
Пока откуда-то – издалека, с края оставшегося за спиной мира – не донеслось давнее, забытое:
«А все равно не по-твоему выйдет! Слышишь меня? Слышишь? Не по-твоему!..»
Тирмен Кондратьев остановился, вытер пот с лица. Усмехнулся, до боли кривя сухие, растрескавшиеся губы. Ах, Ленька Фартовый, лихая голова! И сразу стало легче. И сил прибавилось.
Выше!
Уже на самом гребне, на опушке знакомого леса, Петр Кондратьев обернулся.
Белесая мгла исчезла, сгинула, как не бывало.
Иерусалим…
Легкий ветерок играл с тополиным пухом. Ярко светило майское солнце. Лес был весел и шумлив. Лес-подросток еще не повзрослел, не хлебнул горькой июньской гари. Тропинка стлалась под ноги, словно ковровая дорожка для почетного гостя.
Можно не спешить. Можно не медлить. Можно не бояться.
Можно просто идти.
Хорошо!
Петр Кондратьев шел расстрельным лесом и улыбался. Исчислено, взвешено… Ну и пусть! Лена не права, люди – не электрические лампочки. Воля и свобода заковыристей любой математики. «Я жаждал, как дитя, скорей увидеть пьесу, и ненавидел я мешавшую завесу…» Ну, где там ваша завеса? Поглядим, что за ней!
157 
