очень нудно 
32 
"Вот они, ласки", — постигал он. Туманные, стремящиеся улететь ощущения соединились с имеющими форму предметами. И теперь его занимал только собственный восторг. Это было высшее самозабвение, на какое он был способен.
Поцелуй прервался. Это походило на пробуждение против воли: ты еще во власти сна, но не можешь противиться утреннему солнцу, проникающему сквозь тонкую кожу век, и цепляешься за слабые остатки сна. Именно в такие минуты постигаешь его подлинную прелесть.
Губы разомкнулись, и наступила гнетущая тишина, словно вдруг замолчали звонко поющие птицы. Они сидели неподвижно, не в силах взглянуть друг на друга. В этом полном молчании их выручило покачивание коляски. Ощущение, будто они чем-то заняты.
Киёаки опустил глаза. Словно белая мышка, боязливо выглядывающая из зеленой травы, внизу из-под пледа робко смотрел кончик женского пальчика в белом носке. Его чуть припорошило снегом. У Киёаки жарко пылали щеки, совсем по-детски он дотронулся До щеки Сатоко и с удовлетворением почувствовал такой же жар. Там стояло лето.
— Я открою полог.
Сатоко кивнула.
Киёаки широко развел руки и раздвинул перед собой полог. Перед глазами беззвучно обрушился, словно шаткая белая перегородка, заснеженный прямоугольник, и рикша, приняв это за знак, остановился.
— Не останавливайся, — крикнул Киёаки. Рикша, подстегнутый этим звонким, молодым криком, снова выпрямился.
— Давай быстрее!
Коляска тронулась под выкрики рикш.
— Люди увидят, — сказала Сатоко, пряча влажные глаза в глубине коляски.
— Ну и пусть.
Киёаки подивился решительности, прозвучавшей в собственном голосе. Ему стало понятно. Он хотел бросить вызов всему миру.
Небо над головой казалось пучиной вихрящихся снежинок. На лица сразу посыпался снег, он залетал даже в раскрытый рот. Как хорошо было бы вот так зарыться в снег.
— Снег сейчас прямо сюда… — словно во сне, произнесла Сатоко. Кажется, она собиралась сказать, что снежинка капелькой скатилась от горла внутрь к груди. Но снег падал так строго, в этом была такая парадная торжественность, что Киёаки почувствовал, как щеки остыли, а с ними постепенно успокоилось и сердце.
Коляска как раз достигла вершины холма в жилом квартале Касуми, где с открытого места над обрывом был, как на ладони, виден казарменный плац расположенных в Адзабу воинских частей.
На белом плацу сейчас не было солдат, но Киёаки внезапно предстало на нем видение той "Заупокойной службы у храма Токуридзи" с фотографии времен японо-русской войны.
Несколько тысяч солдат стоят опустив головы, окружив белый могильный знак и алтарь с развевающимся белым платом. Только здесь плечи этих солдат занесены снегом, в белое окрашены козырьки военных фуражек. "Так ведь это все мертвые", — увидев призраки, мгновенно сообразил Киёаки. Столпившиеся тысячи солдат собрались не просто чтобы почтить память боевых товарищей, они склонили головы в память о себе…
Видение неожиданно исчезло; теперь, сменяя друг друга, в снегу мелькали иные пейзажи: снег, угрожающе нависший на новых, цвета свежей соломы веревках, натянутых шатром над большой сосной за высокой оградой, окна, тесно лепящиеся на втором этаже, слабо пропускающие в заснеженный день свет через матовое стекло.
— Закрой, — сказала Сатоко.
Он опустил полог, и сразу вернулся знакомый полумрак, но прежнее опьянение не возвращалось.
"Как-то она восприняла мой поцелуй", — опять начал терзаться сомнениями Киёаки.
"Не показался ли он ей мечтательным, самодовольным, а может, ребяческим и слишком пристойным. Я в тот момент действительно думал только о собственных ощущениях".
— Давай возвращаться, — слова Сатоко прозвучали слишком спокойно.
"Опять собирается сделать по-своему", — подумал Киёаки, но момент, чтобы возразить, был упущен.
Скажи сейчас «нет», и кости в игре перейдут к тебе. Они были еще не у него — эти непривычно тяжелые кубики из слонового бивня, прикосновение к которым леденит кончики пальцев.
13
Киёаки, вернувшись домой, сказал, что ушел из школы раньше, потому что его знобит; мать пришла к нему в комнату, стала заставлять измерить температуру, поднялся шум, и в этот момент Иинума доложил, что звонит Хонда. Киёаки засуетился, не давая матери подойти вместо него к телефону. В результате рвущегося во чтобы то ни стало к телефону Киёаки все-таки пустили поговорить, предварительно укутав в шерстяное кашемировое одеяло.
32 
