очень нудно 
84 
Жизнь Рафаэллы скорее напоминала медленную пытку, на которую она была обречена. И сейчас ей было гораздо труднее выносить ее, чем до встречи с Алексом. Тогда она еще не знала тихой радости заботы о Мэнди, готовки тостов, работы в саду, терпеливого ожидания возвращения домой любимого. Тогда она еще не взбегала вверх в комнату Мэнди, заливаясь смехом, и не любовалась заходом солнца, когда рядом был Алекс. Теперь ей не оставалось ничего, кроме бесконечных, нудных солнечных дней, которые она коротала в саду, глядя на плывущие облака, или у себя в комнате, прислушиваясь к сигналам маяка в заливе.
Изредка Рафаэлла вспоминала о том, как жила в Санта-Эухении до замужества, о том, как они уезжали куда-нибудь на лето вместе с Джоном Генри. Смех, купание, беготня на побережье навстречу морскому ветру – все это кануло в небытие. Теперь в ее жизни остался только он один, только Джон Генри, и он тоже был уже не тот, что прежде. Он был таким измученным, усталым, потерявшим интерес ко всему, что выходило за пределы его постели. Его больше не волновали ни политика, ни нашумевшие нефтяные дела в арабских странах, ни сообщения о надвигающихся стихийных бедствиях, которые прежде неизменно вызывали у него интерес.
Его совершенно не волновали дела собственной фирмы и партнеров. Да и вообще, его уже мало что удерживало в этой жизни. Зато теперь Джон Генри начинал брюзжать по самым незначительным поводам, обижаясь на все и вся, ненавидя весь мир за свое жалкое существование, которое влачил вот уже восемь лет.
Эта бесконечная агония утомляла его, и однажды он заявил Рафаэлле:
– Все равно придется рано или поздно умирать, так что надо поторапливаться!
Теперь он только об этом и говорил, не скрывая ненависти к сиделкам и не желая даже пересаживаться из кровати в кресло. Джон Генри без конца твердил, что ни для кого не хочет быть обузой, и только с Рафаэллой он находил силы быть кротким, ибо не хотел, чтобы она страдала из-за него. Было совершенно очевидно, что он безнадежно несчастен, и это напоминало Рафаэлле слова отца. Возможно, он был прав, говоря, что Джон Генри нуждался в постоянном присутствии Рафаэллы. Если раньше это было не так, то сейчас она действительно была ему необходима. А может, ей просто стало нечем себя занять, а он только притворялся, что она ему нужна? Но Рафаэлла считала, что ее долг – сидеть около него, находиться рядом, смотреть, как он спит. Словно она стояла на посту, добровольно отрекаясь от земных радостей. А Джон Генри, похоже, решил покончить счеты с жизнью. И от этого Рафаэлле было еще тяжелее. Если он устал жить, что она должна сделать, чтобы возродить в нем интерес к жизни? Вдохновить его своей молодостью, жизнелюбием и энергией? Но ее жизнь была не многим веселее, чем у Джона Генри. После разрыва с Алексом Рафаэлле нечем было оправдать свое существование, разве только тем, что она была живительным эликсиром для Джона Генри. Бывали дни, когда она боялась сломаться.
Рафаэлла почти не выходила из дома, а если приходилось, то брала шофера, так что у нее не было возможности прогуляться одной. Она боялась даже пройтись по улице, даже вечером, опасаясь, что где-нибудь случайно может столкнуться с Алексом. Он получил ее письмо за день до ее отъезда из Санта-Эухении, и она замерла на месте, когда дворецкий сообщил, что ей звонят из Америки, одновременно боясь и желая, чтобы это был Алекс. Но это могло касаться Джона Генри, и она подошла к телефону.
У Рафаэллы колотилось сердце и задрожали руки, когда она услышала его голос и закрыла глаза, стараясь не разреветься. Ровным голосом она сообщила, что здесь, в Санта-Эухении, к ней вернулся рассудок и что ей нечего добавить к тому, что он прочитал в ее письме. Алекс называл ее сумасшедшей, говорил, что ее кто-то вынудил так поступить, спрашивал, не наговорила ли ей глупостей Кэ, когда она была в Нью-Йорке. Она отмела все его доводы, заверив, что сама приняла решение. После того как Рафаэлла положила трубку на рычаг, она проплакала несколько часов. Разрыв с Алексом был самым трудным шагом в ее жизни, но она не могла допустить, чтобы ее половинчатая преданность стала причиной смерти Джона Генри. И она не имела права лишать Алекса возможности попытать счастья с кем-нибудь еще. В конечном итоге победа осталась за ее отцом и Кэ. Рафаэлле же оставалось нести свой крест. К концу лета годы, ожидавшие ее впереди, виделись ей вереницей пустых унылых комнат.
В сентябре Джон Генри стал спать несколько часов по утрам, и, чтобы скоротать время, Рафаэлла снова взялась за рукопись. Она выбрала рассказы, которые ей нравились больше всех, с грехом пополам составила сборник, отпечатала текст на машинке и отправила издателю детских книг в Нью-Йорк. Это была идея Шарлотты Брэндон, и, конечно, было глупо на что-то надеяться, но ведь она ничего не теряла.
84 
