очень нудно 
50 
— Я засвидетельствую свое раскаяние столько раз, сколько вам угодно, и даже больше, — сказал Франсуа глухим голосом. — Скажите лишь, я уже в аду или еще только в чистилище?
— Я не монахиня, Франсуа, — ответила на это Жанна, — и небесная справедливость не по моей части.
Одно присутствие этого человека уже было большим испытанием. Временами Жанне даже хотелось сдаться. Уже одно то, как он ел и пил, выдавало в нем пылкость, милую ее крестьянской натуре. Его жесты, манера жевать, словечки, руки — все говорило о недюжинной силе без малейшего жеманства. Но Жанна отлично понимала, что, прояви она слабость хоть на мгновение, между ними возникнет та близость, которая неминуемо вернет их в прошлое. Теперь ей приходилось решать за двоих — за себя и за ребенка в своем чреве.
Франсуа, видно, догадался, что сейчас не время развивать успех. Ему было позволено прийти еще раз, чего же больше? Он поставил стакан на прилавок и накинул на плечи плащ.
— Пока я еще здесь, — сказал он, — объясните-ка мне вот что. На улице Дез-Англэ вы были переодеты крестьянским мальчиком, а сейчас передо мной пирожница хоть куда. Отчего вы носили то платье?
— Я пришла из Нормандии одетой так, как там принято. Теперь я подчиняюсь парижской моде.
Франсуа выслушал объяснение. Он понял, что это не вся правда, но не стал ничего говорить, а просто поправил плащ и взялся за ручку двери.
— Доброй ночи, — сказал он, — препоручаю вас ангелам небесным. До завтра?
— До завтра. Берегитесь всяких проходимцев ночной порой!
Он обернулся с улыбкой. Жанна заперла дверь и закрыла ставни, потом поднялась наверх и посмотрела на розу, словно дрожавшую в свете свечей.
Он не принес ей василек и мак. Жанна заглянула в зеркальце Исаака, а перед тем, как задуть свечу, бросила взгляд на гобелен Бартелеми.
Она заснула и во сне увидела себя обезьянкой, окруженной собаками в колпачках.
16
Чудесный воскресный день
Утром ее так тошнило, что впору было пропустить мессу, которую она твердо решила посетить в компании своей соседки-суконщицы. Та была неравнодушна к стряпне Жанны и через день заказывала себе и своему хворому мужу два пирога с несладкими начинками, которые доставлял ей Гийоме.
В Ла-Кудрэ Жанна слышала, что если приступы тошноты начинаются на второй месяц, то без всякого сомнения родится мальчик.
Госпожа Контривель, добрая душа, найдя Жанну в таком состоянии, предложила ей от живота взвар из аниса и мяты и без промедления бросилась к себе, чтобы его приготовить.
Соседке было лет пятьдесят. Голова и тело ее походили на груши разных размеров, а глаза на косточки — тоже грушевые. Она прищурила их, протягивая Жанне кружку доморощенного снадобья. Во взгляде ее можно было прочитать сочувствие, хитрость и материнскую заботу. Сметливая Жанна сделала вид, что ничего не заметила.
Да уж, тошнота по утрам была таким же недвусмысленным указанием, как вывеска цирюльника. Жанна с радостью осталась бы в постели, но она больше не могла позволить себе пропускать службы, особенно по воскресеньям. Неизбежные пересуды соседей могли, кроме всего прочего, повредить ее торговле.
Явился Гийоме, которому Жанна наказала принести хвороста, замесить тесто, подготовить сковородки, покрошить курятину, порезать фрукты, растопить масло и перемыть стаканы.
После мессы люди всегда бывали голодны, и в воскресенье торговля шла бойко.
Суконщица выслушала наставления, одобрительно покачивая головой, и они отправились к храму. На голове госпожи Контривель красовался внушительный складчатый чепец, а Жанна прикрыла свою простой вуалью с голубой каймой по краям.
— Сколько мне нужно дать? — спросила она.
— На поднос — один соль, — ответила госпожа Контривель. — Если дать больше, прослывешь мотовкой. А вот о том, что наш кюре называет десятиной, всякий доваривается с глазу на глаз. Только держитесь твердо!
Жанна округлила глаза от изумления.
— Милая Жанна, наивность вас разорит! Мы ведь даже не прихожане отца Мартино.
— Как это? — воскликнула Жанна.
— А вот так. Никто не знает наверняка, к какому приходу относится улица Галанд — к Сен-Жюльен-Оспиталье или к Сен-Северен. Они и сами не могут в этом разобраться, только и знают, что рвать куски друг у друга, все эти францисканцы, бернардинцы, целестинцы, бенедиктинцы, августинцы и кто там еще… Мне муж говорил, в Париже целых тридцать пять приходов, и это не считая монастырей!
50 
