96 
Я думал об Иосифе Каиафе. Я рисовал в уме, как он входит в это святое место. Потом я подумал о юном Аристобуле, первосвященнике, которого убил Старый Ирод.
«Если бы только волхвы не сказали Ироду…»
Я вдруг вспомнил слова мамы: «Ты не сын ангела». Я был еще совсем маленьким мальчиком, когда услышал их. Я не думал об этих словах с тех самых пор, как она произнесла их на крыше синагоги здесь, в Иерусалиме. Я не разрешал себе размышлять о них. Но теперь все картины, что нарисовал своим рассказом Иаков, заиграли красками.
Однако я боролся с такими мыслями, я отталкивал эти кусочки, не составляющие целого.
Я хотел покоя и счастья, которые ощущал всего минуту назад. И они вернулись ко мне.
И полностью завладели мною, и я уже не был мальчиком, стоящим среди других паломников. Я превратился в свою душу, как если бы она выросла до размеров моего тела и вышла из меня наружу и поплыла по волнам музыки, словно невесомая. И в таком виде я мог бы пойти в Святая Святых, и я так и сделал, пролетел через ворота, сквозь стену, сквозь завесу и дальше.
«Они называли тебя Христос Кириос. Христос Господь».
«Господи, скажи мне, кто я. Скажи мне, что я должен делать».
К реальности меня вернул звук плача. Тихий звук посреди музыки и еврейских молитв, возносящихся вокруг нас.
Это плакал Иаков. Его трясло.
Я снова посмотрел на огромный алтарь жертвоприношения, на священников, выплескивавших кровь на камни. Кровь принадлежит Господу. Она принадлежала Господу, когда текла в животном, и сейчас она тоже принадлежит Ему. Кровь — это жизнь животного. Ни один израильтянин никогда не вкусит крови. Камни алтаря залиты кровью.
Это было темное и прекрасное зрелище, темными и прекрасными были музыка левитов и молитвы, повторяемые на иврите. Даже непрестанное движение священников взад и вперед стало казаться мне ритуальным танцем.
Нет. Я больше не ребенок. Нет.
Я вспомнил о людях, убитых здесь год назад. Я вспомнил о людях, сгоревших внутри этого храма во время восстания. Я вспомнил о крови на камнях храма. Кровь. И кровь.
Иаков крепко держал бьющихся птиц, которые всеми силами старались вырваться из его рук. Его пальцы были как клетка вокруг них.
— Я признаю свой грех, — прошептал он на иврите. — Я виноват, что завидовал и злился.
Он подавлял рыдания. В тринадцать лет он был мужчиной, который плакал. Я не знал, догадывался ли кто-нибудь еще, почему он плакал. Потом я увидел, что плечо моего брата сжимает рука Иосифа. Отец хотел успокоить его. Иосиф поцеловал его в щеку. Иосиф любит Иакова. Он очень любит его. И меня он любит. Иосиф любит всех, но каждого по-своему.
Иаков держал птиц, склонив голову, когда в нашу сторону направился один из священников.
— Ибо младенец родился нам, — повторял Иаков слова пророка Исаии. — Сын дан нам; владычество на раменах Его… — Он боролся со слезами, но продолжал: — И нарекут имя Ему: Чудный советник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира.
Я обернулся и посмотрел на него. Почему он читает эту молитву?
— Пусть Господь простит мне мою зависть. Пусть отпустит мои грехи, и да буду я очищен. Да не убоюсь я. Позволь мне понять. Я раскаиваюсь.
Неожиданно священник стал перед нами, высокий, весь заляпанный кровью — и на бороде, и на лице его были капли. Но все равно он был красив в белых одеждах и митре. Рядом с ним стоял левит. Священник держал в руке золотую чашу. Он, прищурившись, взглянул на Иакова, и Иаков кивнул и передач ему голубиц.
— Это искупительная жертва, — сказал Иаков. Меня протолкнули вперед, чтобы мне было лучше видно, но вскоре священник затерялся среди других служителей храма, и я не видел, что они делали у алтаря. Но из Писания я знал, что они делают. Одной голубице сворачивают шею и сливают из нее кровь. Это была искупительная жертва. А тело второй голубицы сжигают.
Мы провели у алтаря не очень много времени.
Все закончилось. За все заплачено сполна.
Мы пошли назад, к выходу, пробираясь через толпу паломников, и вскоре вышли в суматоху двора язычников. На этот раз мы шли не по середине двора, а вдоль колоннады, которую называют «Соломонов притвор».
Там, у колонн, сидели учителя в окружении молодых людей. Женщины тоже останавливались, чтобы послушать их. Я услышал, что один из них учил на арамейском языке, а другой, вокруг которого собралось больше всего народу, задавал вопросы по-гречески.
96 
