262 
Пробудился он в постели, тело под бинтами саднило, из руки торчала трубка. Он лежал, то и дело задремывая, и ни о чем не думал. Ему показалось, что он вернулся в институт, но в палате были окна, где виднелась темнота, и кровати стояли в каком-нибудь футе одна от другой. Все пациенты были глубокие старики. Те, кто был на ногах, убирали палату и ухаживали за остальными, потому что немногочисленный персонал со всеми обязанностями не справлялся. Ланарка удивило странное устройство освещения. Круглые стеклянные абажуры висели на тонких прутках, параллельных друг другу, но скошенных к углу помещения. Когда медсестра отсоединила от его руки трубку и сменила повязку, он спросил:
— Что, больницу перекосило?
— Ага, наконец-то вы заговорили.
— Больницу перекосило?
— Это были бы еще шуточки.
Еда состояла преимущественно из бобов, и это ему нравилось, только он никак не мог вспомнить почему. Доктор был тороплив, худ, небрит, одет в грязный халат. Он спросил:
— У вас есть друзья, папаша?
— Прежде были.
— Как их найти?
— Они проводили время в соборе и около.
— Так вы принадлежите к компании Смоллета?
— Я был знаком с Ритчи-Смоллетом, да. А также со Сладденом.
— Об этом лучше помалкивать, Сладдена теперь совсем не жалуют. Но мы узнаем, сможет ли Смоллет вас забрать. Отсюда придется всех эвакуировать, ожидается новый толчок. Как ваша фамилия?
— Ланарк.
— Обычная в этих местах. Был когда-то провост Ланарк. Ничего хорошего не сделал.
Ланарк заснул и проснулся от крика. Его заливал липкий пот. В палате было очень жарко и почти пусто; лишь на одной кровати, в дальнем углу, сидела старая женщина и плача приговаривала: «Они не могут оставить нас здесь, где же справедливость!» Вошел какой-то военный, осторожно огляделся, избегая смотреть на старуху, и через лабиринт пустых кроватей пробрался к Ланарку. Он был высокий, с угрюмым красивым лицом, слегка мальчишеским; оружия при нем как будто не имелось. Знаков различия не было, за исключением значка на берете: рука с глазом в ладони. Он остановился, глядя на Ланарка, сел на краешек постели, чуть помедлил и наконец произнес:
— Привет, папа.
— Сэнди? — прошептал Ланарк, улыбнулся и тронул сына за рукав. Он был очень счастлив.
— Нам нужно отсюда выбираться, — сказал военный. — Фундамент дал трещину.
Он открыл прикроватный шкафчик, вынул оттуда брюки, куртку и ботинки и помог Ланарку одеться.
— Зря ты не держал с нами связь.
— Я не знал как.
— Написал бы или позвонил.
— Времени вроде бы не было. И все же, Сэнди, я не сделал ничего хорошего. Ничего не изменил.
— А как же. Мир меняют к лучшему люди, которые заняты обычной работой и не дают себя запугать. Никто не уговорит хозяев делиться с производителями, если сами производители не пошевелятся.
— Я никогда не разбирался в политике. Как ты живешь, Сэнди?
— Собираю информацию для перегонщиков и ремонтников.
— Что это за работа?
— Нам нужно спешить, папа. Ты можешь встать?
Ланарк встал, хотя колени у него тряслись. Старуха на кровати в углу заныла:
— Сынок, не поможешь ли ты и мне, а, сынок?
— Ждите здесь! Помощь идет! — яростно рявкнул Александр.
Он закинул правую руку Ланарка себе на плечо, обхватил его за талию и, ругаясь сквозь зубы, поволок к двери. Им пришлось взбираться по уклону. Крики и вопли становились все громче.
Александр, остановившись, сказал:
— Послушай, ты всегда был по-своему сентиментальным человеком, так что, когда отсюда выйдешь, закрой-ка глаза. Не нужно тебе видеть несчастье, которому мы не в силах помочь.
— Как скажешь, сынок. — Ланарк опустил веки.
Касание руки Александра давало ему такое счастье и уверенность, что он потихоньку захихикал.
Ведомый Александром, он сошел по нескольким лестницам (вокруг не умолкали крики), попал в помещение, где чьи-то пальцы цеплялись за его лодыжки, и наконец, хотя прохладнее не стало, понял, судя по хору голосов и топоту бегущих ног, что очутился на улице. Он открыл глаза. Зрелище заставило его пошатнуться, и, стараясь восстановить равновесие, Ланарк зашатался еще больше. Александр поддержал его со словами: «Спокойно, папа». Большая неплотная толпа, по преимуществу дети под присмотром женщин, скользя и спотыкаясь, стремилась вниз по склону холма, к широко открытым воротам. Но склоном этим была городская площадь. Картину, зажатую между двумя рядами скособоченных зданий, освещали с обеих сторон фонари на наклонных столбах; наклоненный шпиль соседнего собора свидетельствовал о том, что вся местность стала похожа на приподнятую с одного края доску.
262 
