230 
– Ты выглядишь угрюмым. Зачем ты ходил к Гаю Марию? Что случилось? – спрашивал он молодого Цезаря, и его проницательные глаза наполнились любовью.
– Гай Марий назначил меня flamen Dialis'oм. Наконец-то мальчик дождался той реакции, которую он так сильно желал, – Луций Декумий был ошеломлен, а затем пришел в ярость.
– Мстительный старый черт!
– Это ты о нем?
– Если бы ты наблюдал за ним все эти месяцы, Павон, тебе удалось бы узнать его так же хорошо. Он именно таков, а вовсе не дурак, пусть даже у него голова треснула изнутри.
– Что я могу сделать, Луций Декумий?
Довольно долго хозяин таверны не отвечал, задумчиво покусывая губы, после чего его пронзительный взгляд остановился на лице молодого Цезаря, и он улыбнулся.
– Ты поймешь это позже, Павон. Из-за чего ты хандришь? Никто лучше тебя не сможет организовать интригу или составить план. Ты заглядываешь в собственное будущее, и не боишься его! Почему же ты так потрясен сейчас? Ведь это только удар, мальчик, и больше ничего. Я знаю тебя лучше, чем Гай Марий. И думаю, ты найдешь выход. Кроме того, молодой Цезарь, ведь это же Рим, а не Александрия. И здесь всегда есть законные выходы из любой ситуации.
Гай Марций Пустула сидел молча и слушал. Его отец занимался делами и заключал различные сделки, так что он знал об этом лучше, чем кто-либо другой. И тем не менее… Его дело было более значительным, нежели какие-то там контракты и законы. Жречество храма Юпитера превыше всех легальных лазеек, поскольку насчитывало больше лет, чем законы «двенадцати таблиц», и Цезарь Павон был слишком умен и начитан, чтобы не понимать этого.
Луций Декумий наверняка это знал. Но, более чувствительный, чем родители Цезаря, он догадывался, как необходимо дать сейчас молодому Цезарю хоть маленькую надежду. Иначе он мог просто броситься на меч, к которому ему будет запрещено прикасаться. Гай Марий наверняка знал, что молодой Цезарь не относился к тому типу людей, которые годились для фламината.[78]
Он был необычайно суеверным мальчиком, но религия тяготила его. Будучи ограничен таким количеством правил и обычаев, он бы просто погиб. И он способен был убить себя, чтобы избежать этих сдерживающих его правил.
– Я должен жениться завтра утром, прежде чем пройду обряд инаугурации, – объявил молодой Цезарь.
– На Коссутии?
– Нет, не на ней. Она недостаточно хороша, чтобы быть flaminica Dialis, Луций Декумий. Я бы женился на ней только ради ее денег. А как flamen Dialis я должен жениться на патрицианке. И они намереваются вручить мне дочь Луция Цинны. Ей всего семь лет.
– Но тогда это не имеет значения, не так ли? Лучше семь, чем восемнадцать, маленький Павон.
– Я согласен с этим, – мальчик, поджав губы, кивнул, – и ты прав, Луций Декумий. Я обязательно найду выход!
Но события следующего дня разворачивались так, что ему самому это обещание показалось несерьезным – он понял, какую хитроумную ловушку ему приготовил Гай Марий. Все боялись ходить пешком из Субуры на Палатин, но за предшествующие восемнадцать часов там была проведена грандиозная уборка, о чем и сообщил Луций Декумий молодому Цезарю, когда они спорили, как добраться до центра города, куда им нужно было явиться. И, разумеется, эта уборка была проведена не для молодого Цезаря, который и так уже приготовился к самому худшему, а для его матери и двух сестер.
– Как сказали мне «бардаи», твой малыш не единственный, кто женится в это утро, – говорил Луций Декумий старшему Цезарю. – Гай Марий вызвал в Рим молодого Мария прошлой ночью для его собственной свадьбы. Его не заботило, кто увидит весь этот беспорядок, но для собственного сына он постарался. Мы можем пройти через форум. Головы уже убраны, кровь смыта, тела вынесены. Как будто этот бедный юноша не догадывается, что творит его отец!
Цезарь с благоговейным страхом посмотрел на маленького человечка.
– Ты действительно договорился о сроках с теми ужасными людьми?
– Разумеется, я это сделал! – презрительно сказал Луций Декумий. – Шестеро из них были, и я надеюсь, что являются членами моего собственного братства.
– Понимаю, – сухо ответил Цезарь, – ну тогда пойдем.
Свадебная церемония в доме Луция Корнелия Цинны являлась confarreatio, и поэтому союзом на всю жизнь. Крошечная невеста – крошечная даже для своих лет – была совершенно невзрачной и незрелой. Нелепо и ярко украшенная в шафран, она вела себя на протяжении всей церемонии с одушевленностью куклы. Когда покрывало с ее лица было поднято, молодой Цезарь увидел, что оно было рябым, хотя и цветущим, и на нем выделялись огромные темные глаза. Пожалев ее, он улыбнулся с тем обаянием, которое знал за собой, и был вознагражден обожающим взором.
230 
