20 
И лишь потом, уже всплывая, я осознал, как холодно и темно было на дне океана, как исстрадались мои легкие без чистого воздуха и как страстно мечтал я оставить океанское дно позади, в прошлом.
Процесс казался необратимым. Я всплывал неуклонно и неизбежно, отнюдь не против, но помимосвоей воли. Я был уверен, что ничто не сможет вернуть меня в покидаемую мной пучину. Я проходил через термоклины, вода становилась все теплее и все светлее. Я приближался к поверхности, на которой плясали осколки света.
Я вспомнил свои прежние пробуждения. Я вспомнил свое неизменное изумление тем, как явь отодвигает сон на вторые роли, вспомнил с какой непостижимой легкостью выцветают, а затем и полностью стираются даже самые яркие из сновидений. Я вспомнил, что явь действительно играет главную роль и что приснившийся ужас утраты родных и близких есть ничто рядом с мягкой реальностью подушки под головой.
Я вспомнил качества яви, столь отличающие ее от сна. Кристальная ясность, твердая вера в то, что мир существует по всем тремстам шестидесяти градусам горизонта, а не только лишь в узком секторе твоего зрения. Я вспомнил, что бодрствование связано с сотнями разнообразнейших ясностей, и изготовил себя к моменту, когда они лавиной на меня обрушатся.
И уже теперь в предвкушении этих ясностей мне трудно верилось, что жизнь во сне казалась прежде столь реальной.
А затем, в тот момент, когда вытянутые пальцы моей вытянутой руки должны были вот-вот прорвать…
В тот самый момент, когда я совсем уже был готов проснуться, нечто сомкнулось на моей щиколотке и остановило мой подъем. Оно удерживало меня в теплой воде, на самой грани полного сознания, так близко к воздуху и дневному свету, что я даже мог различать сквозь пляшущую, все искажающую поверхность воды некие образы.
Я сморгнул, присмотрелся и увидел две фигуры. Нет, не родительские, чьи-то другие.
2
Он меня очень беспокоит.
— Больше, чем остальные?
— Да, больше, чем остальные.
— Почему?
Рядом со мной стояли две фигуры.
Мужчина. Санитар. Я узнал его по голосу.
Женщина. Наверное, врач. Она спросила, почему я беспокою санитара больше, чем остальные, но спросила как-то рассеянно, без настоящего интереса к ответу.
Они не смотрели на меня. Они смотрели в историю болезни.
Я посмотрел вверх. Я чувствовал себя словно в каком-то каркасе. Я видел вертикальные металлические стержни и другие стержни, горизонтальные.
Я опустил глаза и увидел нечто закрывающее мой нос и рот. Респираторная маска.
Она словно бы одновременно приглушала и усиливала звуки моего дыхания.
Я попытался пошевелить рукой. Я не мог понять, вышло ли из этого хоть что-нибудь.
— Полная неподвижность, — сказал санитар.
Врач отошла в сторону. Туда, откуда шел свет, — может быть, к окну, а может быть, к двери. Во всяком случае, она исчезла из моего поля зрения.
Но я все еще слышал ее голос.
— Ну что ж, — сказала она, — если он не придет в сознание, мы так и не узнаем наверняка.
3
Если мои глаза действительно были открыты — если я действительно рассматривал происходящее в моей палате, — то теперь я их закрыл.
Просыпаясь, ты всплываешь, засыпая, погружаешься.
Я начал снова утопать в своем сне.
Может, конечно же, быть, что санитар и врач вели себя беззаботно и безответственно, что они разговаривали, забыв о присутствии коматозного пациента, примерно так же, как люди забывают о вездесущих телекамерах. Но я думаю иначе. Я думаю, что санитар говорил все это мне, прямо и сознательно. Я помню как минимум один такой случай в прошлом: это когда он попросил меня, чтобы я сжал его руку. Да и до того санитар неоднократно присутствовал в моем сне — потому, надо думать, что в действительности он сидел у моей постели. А теперь он инсценировал эту беседу обо мне при мне, потому что хотел, чтобы я его услышал.
Мне была послана телеграмма с важнейшей информацией: нужно сделать выбор между неопределенностями сна и неопределенностями яви.
Я утопал спокойно, не барахтаясь и не пытаясь снова пробиться к поверхности. Но при этом мое недавнее гордое ликование сменилось чем-то вроде обиды, ведь я преодолел одну странную, отчаянную ситуацию лишь для того, чтобы тут же попасть в другую такую же. И я боялся, что не имею впереди ничего, кроме все тех же неопределенностей. Скорее всего, именно поэтому сонный мир, в который я вернулся, был столь разительно отличен от сонного мира, мною покинутого.
20 
