очень нудно 
31 
— Констанция, он не говорил, что собирается уезжать? — спросила я одним прекрасным утром; Чарльз жил в доме уже три дня.
Констанция сердилась все больше и больше, когда я заговаривала о его отъезде; прежде она всегда слушала меня с улыбкой и сердилась только, когда мы с Ионой нашкодим; теперь часто хмурилась, словно вдруг взглянула на меня иными глазами.
— Я уже сто раз тебе говорила: не смей болтать глупости про Чарльза. Он наш брат, мы его пригласили, а уедет он — когда захочет.
— Дяде Джулиану от него хуже.
— Просто Чарльз старается отвлечь дядю Джулиана от печальных воспоминаний. И я с ним согласна. Дяде Джулиану надо больше радоваться.
— Зачем ему радоваться, если он все равно умрет?
— Я не исполнила свой долг, — сказала Констанция.
— Что такое долг?
— Я здесь пряталась, — Констанция говорила медленно, точно подбирала слова на ощупь. Она стояла у плиты в солнечных лучах — золотоволосая, синеглазая, но неулыбчивая — и медленно говорила:
— Из-за меня дядя Джулиан живет прошлым, бесконечно проживает тот ужасный день. И ты у меня совсем одичала; когда ты причесывалась в последний раз?
Я не позволю себе сердиться, а на Констанцию — тем более! Но чтоб он сдох, этот Чарльз! Констанцию нужно защищать, как никогда прежде; если я разозлюсь или отвлекусь, она запросто погибнет. Я осторожно начала:
— На Луне…
— На Луне, — Констанция обидно засмеялась. — Я сама во всем виновата. Я не понимала, что нельзя пускать все на самотек и бесконечно прятаться. Я виновата перед тобой и перед дядей Джулианом.
— Так-то твой Чарльз ступеньку чинит?
— Дяде Джулиану место в больнице, с нянями и сиделками. А ты… — Она широко раскрыла глаза, точно увидела вдруг свою Маркису, и протянула ко мне руки. — Ох, Маркиска! — Она тихонько рассмеялась. — Я тоже хороша: вздумала тебя ругать.
Я подошла к ней и обняла:
— Я люблю тебя, Констанция.
— Ты хорошая девочка, Маркиса, — сказала она.
И тогда я пошла разговаривать с Чарльзом. Разговор — я знала — дастся мне нелегко, время вежливых разговоров почти упущено, но все же разок попробую. Даже сад утратил красоту: там, возле яблонь, маячил Чарльз, и яблони согнулись и искривились. Я спустилась с крыльца и медленно направилась к Чарльзу. Я пыталась пробудить милосердие в своей душе — ведь говорить надо по-хорошему; но стоило мне вспомнить, как это огромное белое лицо глазеет и ухмыляется, мне хотелось лишь одного: бить, дубасить, колотить — лишь бы лицо исчезло, мне хотелось увидеть в траве хладное тело и топтать, топтать его… Но милосердие в себе я все же пробудила и медленно подошла к Чарльзу.
— Брат Чарльз, — окликнула я. Он повернулся. И мне опять захотелось, чтобы он умер.
— Брат Чарльз…
— Что тебе?
— Я хочу попросить вас: уезжайте, пожалуйста.
— Ладно, — сказал он. — Считай, что попросила.
— Прошу, уезжайте. Вы уедете?
— Нет.
Больше мне сказать было нечего. Из его кармана свисала папина золотая цепочка от часов: нацепил, несмотря на помятое звено; и часы папины наверняка в кармане. Завтра он непременно наденет папин перстень с печаткой и, возможно, заставит Констанцию надеть мамино жемчужное ожерелье.
— От Ионы отвяжитесь, — сказала я.
— Еще неизвестно, кто из нас двоих останется здесь через месячишко: ты или я.
Я бросилась к дому, ворвалась в папину комнату и туфлей ударила по зеркалу над комодом — оно треснуло поперек. Тогда я ушла к себе и заснула у окошка, положив голову на подоконник.
* * *
Все эти дни я хорошо помнила, что надо быть добрей к дяде Джулиану. Я его жалела: он почти не выходил из комнаты, получал на подносе и завтрак, и обед и лишь к ужину выбирался в столовую — под презрительный взгляд Чарльза.
— Кормила б его с ложки, что ли? — говорил Чарльз Констанции. — Он же выпачкался с головы до ног.
— Простите, я нечаянно, — дядя Джулиан глядел на Констанцию.
— Впору слюнявчик надевать, — смеялся Чарльз.
По утрам на кухне Чарльз уминал все подряд: и ветчину, и картошку, и яичницу, и горячие булочки, и пончики, и гренки, а дядя Джулиан дремал над остывающим молоком в своей комнате; порой, когда он звал. Констанцию, Чарльз говорил:
— Да скажи, что занята! Он под себя ходит, а ты пляшешь вокруг целыми днями. Помыкает тобой, как хочет!
В эти солнечные утра я старалась позавтракать до прихода Чарльза; если не успевала — забирала тарелку и садилась доедать на траву под каштаном. Как-то я подошла к окну дяди Джулиана с нежным, свежим листом каштана и положила на подоконник. Я стояла на солнышке и заглядывала в темную комнату: он лежал неподвижно, и ему снились сны — причудливые сны старого дяди Джулиана; надо быть к нему добрее; пошла на кухню и сказала Констанции:
31 
