16 
Мои кулаки то сжимались, то разжимались.
— Так вот почему они всегда синие! — Я встал во весь рост. — Возвращайся к ней, Аресуна, не то она будет тебя искать. Даю тебе клятву царя, что никогда не открою, откуда мне стало это известно. Я прослежу, чтобы она не смогла тебе навредить. Не спускай с нее глаз. Когда начнутся роды, тут же мне сообщи. Понятно?
Она кивнула. Ее слезы высохли вслед за схлынувшим чувством вины. Она поцеловала мне руки и засеменила прочь.
Я сидел неподвижно, погасив обе лампы. Фетида убила моих сыновей — и ради чего? Ради безумной, невозможной мечты. Суеверия. Фантазии. Она отняла у них право стать мужами, ее преступление было настолько гнусным, что мне хотелось пойти и пронзить ее мечом. Но она все еще носила в себе моего седьмого ребенка. Меч подождет. Кроме того, право на месть принадлежало новым богам.
На пятый день после нашего разговора старуха примчалась за мной, распущенные волосы развевались у нее за спиной. Давно перевалило за полдень, и я спустился к загонам для лошадей, чтобы осмотреть жеребцов, — приближался сезон случки, и конюшие хотели сообщить мне, кто за каким жеребцом будет присматривать.
Я немедленно вернулся во дворец с Аресуной, взгромоздившейся мне на закорки, будто на лошадь.
— Что ты собираешься делать? — спросила она, когда я опустил ее на пол перед дверью Фетиды.
— Войти вместе с тобой.
Она сдавленно вскрикнула:
— Мой господин! Это запрещено!
— Как и убийство, — сказал я и открыл дверь.
Роды — женское таинство, которое мужчине нельзя осквернять своим присутствием. Это земной мир, в котором нет места небу. Когда новые боги возобладали над старыми, некоторые ритуалы остались в неприкосновенности; Великая мать Кибела по-прежнему была главной в женских делах. Особенно в том, как вырастить новый человеческий плод — и как сорвать его, не важно, созрел он или нет или пожух от старости.
Поэтому, когда я вошел, сначала никто не заметил меня; я смотрел, обонял, прислушивался. В комнате воняло потом, кровью и другими запахами, отвратительными и чуждыми мужскому обонянию. Очевидно, роды вот-вот должны были начаться, ибо служанки помогали Фетиде перебраться с кровати на родильное кресло, в то время как повитухи сновали вокруг, давая указания и создавая суматоху. Моя жена была нагая, ее чудовищно раздутый живот почти светился от растяжения. Они осторожно устроили ее бедра на прочных деревянных опорах по обе стороны широкого проема в сиденье, освобождая доступ к родовым путям, откуда появлялась головка младенца, а за нею и все его тело.
Рядом на полу стояла деревянная кадка, доверху наполненная водой, но никто из женщин не обращал на нее внимания, поскольку понятия не имел, для чего она предназначена.
Тут они увидели меня и бросились в мою сторону с лицами, перекошенными от возмущения, считая, будто царь помутился рассудком, и намереваясь вывести меня из комнаты. Я ударил наотмашь ту, которая оказалась ко мне ближе всех, и она растянулась на полу. Остальные трусливо попятились. Аресуна сгорбилась над кадкой, бормоча заговор от дурного глаза, и не двинулась с места, когда я выгнал женщин из комнаты и положил на дверь засов.
Фетида все видела. Ее лицо блестело от пота, а глаза почернели от сдерживаемого гнева.
— Убирайся вон, Пелей, — тихо сказала она.
Вместо ответа я оттолкнул Аресуну в сторону, подошел к кадке с морской водой, поднял ее и опрокинул на пол.
— Убийства не будет, Фетида. Этот сын — мой.
— Убийство? Убийство? О, ты дурак! Я никого не убивала! Я — богиня! Мои сыновья — бессмертны!
Я схватил ее за плечи, а она сидела, согнувшись вперед, на родильном кресле.
— Твои сыновья мертвы, женщина! Им суждено навсегда остаться бездумными тенями, ибо ты отняла у них шанс совершить подвиги, которые заслужили бы им любовь и восхищение богов! У них не будет ни Елисейских полей, ни славы героев, ни места среди звезд. Ты — не богиня! Ты — смертная!
Ее ответом был резкий крик боли; спина ее выгнулась дугой, и руки вцепились в деревянные ручки кресла с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
Аресуна пришла в себя.
— Время пришло! — закричала она. — Он вот-вот родится!
— Ты не получишь его, Пелей! — прорычала Фетида.
Она принялась изо всех сил смыкать ноги, вопреки инстинкту, который приказывал ей развести их в стороны.
— Я раздавлю ему голову! — продолжала рычать она, а потом вскрикнула, и еще, и еще. — О отец мой! Отец мой Нерей! Он разрывает меня!
16 
