9 
Я был царем. Троя и вся Троада были моими. Я был стражем Геллеспонта и хранителем Эвксина.
Когда я снова ударил посохом, шум сразу стих. Быть царем совсем другое дело!
— Обещаю вам, — заявил я, — что до смерти своей не забуду обиды, нанесенной ахейцами Трое. Этот день станет днем траура, и по всему городу жрецы будут петь о злодействе наемных убийц. И я не устану искать способ заставить ахейцев пожалеть о содеянном! Антенор, назначаю тебя главой совета. Подготовь заявление для народа: отныне ни один ахейский корабль не пройдет через Геллеспонт в Понт Эвксинский. Медь можно найти в других местах, но олово — только в Скифии. А из меди и олова делают бронзу! Ни одному народу без нее не выжить. Ахейцам придется покупать ее в Малой Азии по непомерной цене, ведь у нас будет монополия на олово. Народы Эллады придут в упадок.
Все ликовали. Один Антенор нахмурился. Да, мне придется отвести его в сторону и рассказать правду. А пока я вручил ему посох и поспешил к себе во дворец: я вдруг вспомнил, что там на смертном одре лежала Гекаба.
Наверху лестницы меня встретила повитуха с залитым слезами лицом.
— Она умерла?
Старуха беззубо улыбнулась сквозь слезы.
— Нет-нет! Я скорблю о твоем отце, мой господин, — все уже знают. Царица вне опасности, и у вас родился прекрасный, здоровый сын.
Гекабу уже перенесли с родильного кресла на большую кровать, где она и лежала сейчас, бледная и уставшая, с запеленатым свертком на сгибе руки. Никто не рассказал ей новость, и я тоже не стал этого делать, пока она не окрепла. Я наклонился поцеловать ее и взглянуть на младенца — ее пальцы раздвинули складки материи вокруг его личика. Четвертый сын, которого она мне подарила, лежал спокойно, не корчась и не гримасничая, как это обычно делают новорожденные. Он был поразительно красив, с гладкой кожей цвета слоновой кости, а не красной и сморщенной. Густые, вьющиеся черные волосы, длинные черные ресницы, черные брови, изогнутые над глазами, такими темными, что я не смог понять, синие они или карие.
Гекаба пощекотала его под подбородком совершенной формы.
— Как ты назовешь его, мой господин?
— Парис, — тут же ответил я.
Она поморщилась.
— Парис? «Повенчанный со смертью»? Это зловещее имя, мой господин. Почему не Александр, как мы хотели?
— Его будут звать Парис.
Я отвернулся. Она скоро узнает, что этот ребенок был повенчан со смертью, еще не родившись.
Я устроил ее повыше на подушках вместе с копошащимся у набухшей груди младенцем.
— Парис, мой малыш! Какой ты красивый! О, сколько сердец тебе предстоит разбить! Все женщины будут любить тебя. Парис, Парис, Парис…
Глава вторая,
рассказанная Пелеем
Когда в Фессалии, моих новых владениях, воцарился порядок и я убедился, что могу доверять наместникам, которых оставил в Иолке, я направился к острову Скирос. Изнывая от скуки, я жаждал дружеской компании, но не было в Иолке друга, который мог бы сравниться с царем Скироса Ликомедом. В жизни ему повезло: его никогда не изгоняли из отцовских владений, не пришлось ему и сражаться не на жизнь, а на смерть, чтобы урвать себе новое царство, ни воевать, защищая его. Его предки правили своим скалистым островом с начала времен, богов и людей, и трон перешел к нему по наследству, после того как отец его умер в своей постели в окружении сыновей и дочерей, жен и наложниц. Отец Ликомеда придерживался законов старых богов, так же как и сам Ликомед, — правителям Скироса моногамия не пристала!
Со старыми богами или с новыми, но Ликомеду предстояла именно такая смерть, в то время как о моей сказать наверняка ничего было нельзя. Я завидовал его размеренному существованию, но, гуляя с ним по его садам, понял, что оно полностью лишено основных жизненных радостей. Его царство и титул значили для него меньше, чем мои — для меня; он выполнял обязанности истово и добросовестно, будучи добросердечным человеком и разумным правителем, но ему недоставало упрямой решимости любой ценой сохранить то, что ему принадлежало, ведь никто никогда не угрожал отнять у него хоть малую часть.
Потеря, голод, отчаяние — я очень хорошо знал значение этих слов. И любил свое завоеванное кровью Фессалийское царство так, как он никогда не любил Скирос. Фессалия, моя Фессалия! Я, Пелей, был верховным царем Фессалии! Цари присягали на верность мне, Пелею, нога которого впервые слупила на берег Аттики всего несколько лет назад. Я был правителем мирмидонян, людей-муравьев из Иолка.[4]
9 
