16 
Приближались пасхальные каникулы, и, когда Дороти и Элис заговорили о подготовке дома, Гарриет сказала:
— Никого не будет. Тут никого не будет.
— Но все собираются, — сказала Дороти.
— Мы справимся, — сказала Элис.
— Нет, — сказала Гарриет.
Вопли и протесты детей не смягчили Гарриет. К еще большему неудовольствию Дороти. Ведь здесь она и Элис — две умелые работницы, которые делают все, что надо, а от Гарриет требовалась самая малость…
— Ты точно не хочешь гостей? — спросил Дэвид, которого дети умоляли переубедить мать.
— Ах, поступайте, как хотите, — ответила Гарриет.
Но когда пришла Пасха, Гарриет оказалась права: получилось неудачно. Когда она напряженно-прямо сидела за столом, собираясь с силами перед новым ударом или тычком, ее натянутое, отсутствующее лицо пресекало разговоры, омрачало веселье, убивало настроение.
— Кто там у тебя? — спрашивал Уильям дурашливо, однако настороженно. — Борец?
— Одному богу ведомо, — отвечала Гарриет: с болью, не шутя. — Как я смогу дожить до июля? — спрашивала она тихим напуганным голосом. — Я не доживу! Я просто не вытерплю!
Все кругом — и Дэвид — считали, что Гарриет просто слишком измучена, оттого что этот ребенок так быстро развивается. Ее нужно баловать. Одинокая в своем страдании — она знала, это так надо, и не винила родных в том, что они не признают того, что постепенно пришлось осознать ей, — Гарриет сделалась молчаливой, мрачной, подозрительной ко всем и к их мнению о ней. Единственное, что помогало, — движение.
Когда доза успокоительного на час усмиряла врага — так она теперь думала о свирепом существе в своем чреве, — Гарриет выжимала из этого часа все, что можно: спала, сгребая сон охапками, цеплялась за него, пила его, пока не выпрыгнет из кровати, проснувшись от спазма или толчка, которые сразу вызывали тошноту. Она прибиралась на кухне, в гостиной, на лестнице, мыла окна, протирала шкафы, ее тело изо всех сил отвергало боль. Она настояла, чтобы Дороти и Элис позволили ей работать, и, когда они говорили, что нет нужды по-новой скоблить кухню, Гарриет отвечала:
— Для кухни нет, а для меня есть.
До завтрака она успевала поработать три-четыре часа и выглядела очумелой. Она отвозила Дэвида на станцию и двух старших детей в школу, потом где-нибудь оставляла машину и пускалась бродить. Почти бежала по улицам, едва замечая, что творится вокруг, час за часом, пока не осознавала, что люди на нее смотрят. Тогда она недалеко отъезжала от города и там шагала по дорожкам и тропам, быстро, время от времени переходя на бег. Люди в проезжающих машинах удивленно оглядывались на бегущую одержимую женщину, бледную, с открытым ртом и развевающимися волосами, запыхавшуюся, сцепившую руки на груди. Если останавливались предложить помощь, она качала головой и спешила дальше.
Время шло. Оно проходило, хотя у Гарриет теперь был свой отсчет, не такой, как у людей вокруг, но и не тот, что бывает у беременных, когда время течет медленно, а свой календарь роста спрятавшегося в ней существа. Время Гарриет равнялось терпению, оно состояло из боли. Ее мозг населили призраки и химеры. Она думала: «Когда ученые ставят опыты, скрещивая разные виды животных, тогда, наверное, бедные матери чувствуют себя так же». И воображала несчастных жалких ублюдков, ужасающе реальных для нее: помесь дога или борзой с маленьким спаниелем; льва и собаки; огромной лошади-тяжеловоза и ослика; тигра и козы. Иногда ей казалось, что ее нежную плоть изнутри терзают копыта, а иногда — когти.
Вечером она забирала детей из школы, потом встречала Дэвида на станции. Пока ели ужин, она бродила по кухне, а отправив детей смотреть телевизор, поднималась на третий этаж, где вышагивала взад-вперед по коридору.
Домашние слышали ее тяжелые поспешные шаги наверху и старались не смотреть друг на друга.
Время шло. Оно проходило. Седьмой месяц был легче — благодаря тому количеству транквилизаторов, которое она выпивала. Страшась того расстояния, которое возникло между нею и мужем, между нею и детьми, матерью, Элис, Гарриет каждый день ставила себе только одну задачу: казаться нормальной в часы между четырьмя, когда заканчивались уроки у Хелен и Люка, и восемью-девятью, когда дети ложились спать. Транквилизаторы как будто не очень действовали на Гарриет: ей хотелось, чтобы они, не трогая ее самое, доставались ребенку, плоду — существу, которое срослось с ней в борьбе за выживание. И в эти часы оно оставалось спокойным, а если подавало признаки пробуждения и готовилось продолжить бой, Гарриет глотала еще дозу.
16 
