95 
— Уговорить уехать? Бог с тобой, Сэм, пятьдесят лет прошло, как мы вместе, а ты меня до сих пор так и не знаешь? И тебе не приходило в голову, что даже если все покинут Британию (нет, Великобританию — так звучит лучше), я захочу остаться?
«Последний житель Великобритании, — подумал Гарри, умолкнув, — о боже, ну и слова! Будто колокол звонит по покойнику. Будто огромным колоколом звучит сам Лондон сквозь все моросящие дожди от начала времен вплоть до этого часа, когда последние, самые последние за исключением одного-единственного покидают эту могилу целой нации, этот мазок погребальной зелени в море холодного света. Последние. Последние».
— Послушай меня, Сэмюэл. Мне могила уже выкопана. Я не хочу с ней расстаться.
— Кто же положит тебя в нее?
— Я лягу сам, когда придет время.
— А кто засыплет тебя землей?
— О чем ты говоришь, Сэм? Прах всегда засыплется новым прахом. Об этом позаботится ветер. О боже! — Это слово непроизвольно сорвалось с его уст. И он с изумлением увидел брызнувшие, вылетающие из собственных моргающих глаз слезы. — Что мы здесь делаем? Почему все прощались? Почему последние суда уплыли из Ла-Манша и улетели последние лайнеры? Куда все исчезли, Сэм? Что, что случилось?
— Все очень просто, Гарри, — тихо сказал Сэмюэл Уэллес. — У нас в Англии плохая погода. И такой она была всегда. Говорить об этом избегали, ведь тут ничего нельзя было поделать. Но теперь Англии нет. Будущее принадлежит…
Взгляды обоих обратились к югу.
— Канарским островам, черт бы их побрал?
— И островам Самоа тоже.
— Берегам Бразилии?
— Не забудь и про Калифорнию.
Оба негромко рассмеялись.
— Калифорния. О ней придумано столько всяких анекдотов. Столько смешного. И, однако, не меньше миллиона англичан рассыпано сейчас от Сакраменто до Лос-Анджелеса.
— И миллион во Флориде.
— Только за последние четыре года два миллиона перебрались к антиподам.
Называя цифры, они кивали.
— Ведь как получается, Сэмюэл, человек говорит одно. Солнце говорит другое. И человек следует тому, что кожа приказывает его крови. И кровь наконец говорит: «Юг». Она говорит это уже две тысячи лет. Но мы все это время делали вид, что не слышим. Человек, которого впервые покрыл загар, становится партнером, знает он это или нет, в новой любовной истории. И кончается тем, что он лежит, раскинув руки и ноги под огромным небом чужой страны, и обращается к слепящему свету: «Учи меня, господи, добротою своей учи!».
В благоговейном ужасе Сэмюэл Уэллес затряс головой.
— Говори, говори так и дальше, и ты захочешь поехать со мной сам.
— Нет, может быть, ты, Сэмюэл, усвоил то, чему тебя учило солнце, но я до конца усвоить это не мог. Сожалею сам. Сказать правду, остаться одному не так уж весело. Может, удастся уговорить тебя, Сэм, остаться тоже — ты да я, одна упряжка, как в детстве, а?
Грубовато и ласково он сжал локоть Сэмюэла.
— О, боже, от твоих слов у меня чувство, будто я бросаю короля и отечество.
— Для такого чувства нет оснований. Ты никого не бросаешь, ведь здесь уже никого нет. Кому бы в тысяча девятьсот восьмидесятом году, когда мы были еще мальчишками, пришло в голову, что настанет день и, соблазненный обещанием бесконечного лета, Джон Буль растечется по далям дальним?
— Я, Гарри, всю жизнь мерзну. Слишком много лет надевал на себя слишком много свитеров, а в угольном ящике всегда было слишком мало угля. Слишком много лет видел: первый день июня, а на небе ни просвета голубизны, июль — а в нем ни одного сухого дня и ни разу не запахнет сеном, первое августа — и уже началась зима, и так год за годом. Больше не могу выносить это, Гарри, больше не могу.
— Да и не нужно. Наш народ достаточно настрадался. Вы все заслужили себе безмятежную жизнь на Ямайке, в Порт-о-Пренсе или в Пасадине. Дай вон ту руку. Давай снова крепко пожмем руки друг другу! Сейчас великий исторический момент. А свидетели и участники его — только ты и я, мы с тобой.
— Что верно, то верно, клянусь богом.
— А теперь слушай, Сэм: когда ты улетишь и поселишься в Сицилии, Сиднее или в Нейвн-Ориндж, штат Калифорния, расскажи об этом «моменте» журналистам. Может, про тебя напишут. А учебники истории? В них ведь тоже должно быть хотя бы полстраницы о нас с тобой, о последнем уехавшем и последнем оставшемся, разве не так? Сэм, Сэм, твои объятия ломают мне кости, оторвись же, нет-нет, не отпускай, это последняя наша потасовка.
95 
