27 
– В день рожденья секретного пляжа. Два года назад?
– Три. Два года назад был день рожденья надувной лодки.
– Она уехала так неожиданно. Пробыла целую неделю, а потом просто исчезла.
– Хочешь, расскажу секрет?
– Я тотчас просыпаюсь.
– Настоящий?
– Я уже не маленькая. Конечно, настоящий.
– Тогда давай.
– Пшеничка велела никому не рассказывать, даже тебе.
– О чем?
– О том, почему она тогда уехала. Я говорю о маме.
– И ты молчала три года? Я думал, она уехала, потому что заболела.
Андзю зевает, демонстрируя равнодушие к тому, что я думаю или думал.
– Расскажи.
– В тот день я плохо себя чувствовала. Ты был на футбольной тренировке. Я делала уроки за столом на первом этаже. Мама стала готовить тэмпуру[37].
Голос Андзю будто надломился. По мне, лучше бы она рыдала.
– Она макала в тесто разные странные вещи.
– Какие странные вещи?
– Несъедобные. Свои часики, свечку, чайный пакетик, лампочку. Лампочка лопнула в кипящем масле, а мама нехорошо засмеялась. Кольцо. Потом она положила все это на блюдо со слоем мисо[38] и поставила передо мной.
– И что ты сказала?
– Ничего.
– А она?
– Она сказала, что это игра. Я сказала: «Ты пьяная». Она ответила, что это все из-за Якусимы. Я спросила, почему она не может играть без выпивки. Она спросила, почему мне не нравится, как она готовит. Она велела, чтобы я съела свой ужин, как примерная девочка. Я сказала: «Я не могу есть такие вещи». И она рассердилась. Помнишь, какой ужасной она иногда бывала, когда приезжала к нам? Я не помню, как она выглядит, но это я помню.
– Что было потом?
– Пришла тетя Толстосум и увела ее в спальню. Я слышала…– Андзю глотает слезы.– Она плакала.
– Мама плакала?
– Тетя Толстосум вернулась и сказала, что если я кому-нибудь расскажу об этом, то может прийти плохой доктор и забрать маму.– Андзю хмурится.– Поэтому я вроде как заставила себя об этом забыть. Но не по-настоящему.
Ухает сова.
Я должен заснуть. Андзю покачивается, медленно-медленно.
Вдалеке лает собака, потревоженная реальностью или воспоминанием.
– Не езди завтра в Кагосиму, Эйдзи.
– Я должен ехать. Я защитник.
– Не езди.
Я не понимаю.
– Почему?
– Тогда поезжай. Мне плевать.
– Всего на два дня.
– Андзю кричит:
– Не ты один можешь совершать взрослые поступки!
– Что ты хочешь сказать?
– Я-то знаю, а ты догадайся!
– Что ты хочешь сделать?
– Узнаешь, когда вернешься со своего футбола!
– Скажи!
– Я тебя не слышу! Ты в Кагосиме!
– Скажи! – Я встревожен.
– В голосе у нее злорадство:
– Увидишь. Увидишь.
– Все равно, кому интересно, что ты там задумала?
– Утром я видела жемчужную змею!
Теперь я уверен, что она врет. Жемчужная змея – это глупая сказка, которую бабушка рассказывает, чтобы нас напугать. Она говорит, что эта змея жила в амбаре семьи Миякэ еще до того, как она сама родилась, и что она появляется, чтобы возвестить о приближении смерти. Мы с Андзю давным-давно перестали в нее верить, только бабушке это невдомек. Мне обидно, что Андзю думает, будто меня можно запугать и заставить повиноваться россказнями о жемчужной змее. Мартовская птица-полуночник пытается вспомнить свою песню. Она то и дело выбивается из темы и начинает заново. Каждую весну я вспоминаю эту птицу, а к сезону дождей снова забываю. Потом мне все же хочется помириться с сестренкой, но она уже спит или притворяется спящей.
***
Я и не заметил, как стрелки «Фудзифильма» контрабандой протащили три часа через границу времени. До рассвета еще часа два. Ночь сплела уже три четверти своей липкой паутины. На работе я весь день буду как выжатый лимон. Госпожа Сасаки предупредила, что в субботу дел больше, чем в будни, потому что те, кто едет на работу, лучше следят за багажом, чем те, кто в выходные отправляется за покупками или с пятницы гуляет всю ночь напролет, кроме того, многие ждут субботы, чтобы прийти забрать то, что потеряли. Наверно, повсюду будут крутиться репортеры, вынюхивая что-нибудь новенькое про господина Аояму. Бедняга. Внезапно и бесцеремонно, словно пуля над ухом, звонннннннннит телефон. Этот буравящий звук вселяет чувство вины и страха. Телефон звонннннннннит. Странно. Телефон появился у меня только на прошлой неделе. Никто не знает моего номера. Телефон звонннннннннит. А вдруг это какой-нибудь извращенец забавляется, выбирая номера наугад? Стоит ответить, и моргнуть не успею, как этот психопат окажется в моем душе. Ни за что. Телефон звонннннннннннит. Бунтаро? Что-то случилось? Но что? Телефон звонннннннннит. Стоп. Мой номер знают в «Осуги и Босуги» – допустим, одна из коллег Акико Като прочитала мое письмо прежде, чем та пустила его в машинку для резки бумаг, и невольно прониклась сочувствием к моему положению. Она связывается с моим отцом, которому приходится ждать, пока уснет его жена, прежде чем собраться с духом и позвонить мне. Он прячет свой хриплый, торопливый шепот в закрытой комнате. «Возьми трубку!» Телефон звонннннннннит. Пора делать выбор. Нет. Пусть он замолчит. «Возьми трубку!» Я слетаю со своего футона, цепляюсь ногой за крючки застежки, спотыкаюсь о футляр от гитары и кидаюсь к трубке.
27 
