333 
Я услышала шаги Савла, поднимающегося по лестнице, и мне стало интересно, кто же ко мне придет. Как только я его увидела, хоть он и выглядел больным, усталым, я поняла, что демонов сегодня в этой комнате не будет; а может, их здесь не будет больше никогда, потому что я также поняла, что он собирается мне сказать.
Он присел на край кровати и сказал:
— Забавно, что ты тут смеялась. Я думал о тебе, пока гулял.
Я увидела, как он ходил по улицам, как он шел сквозь хаос своего воображения, цепляясь за слова и мысли, которые могли бы его спасти. Я спросила:
— Ну, и что же именно ты думал? — ожидая, что со мной заговорит педагог.
— Почему ты смеешься?
— Потому что ты носился по улицам сумасшедшего города, вынашивая набор нравственных аксиом, похожих на изречения из рождественских хлопушек, которые могли бы нас спасти.
Он ответил сухо:
— Жаль, что ты знаешь меня так хорошо, я думал, что потрясу тебя своим блистательным умом и самообладанием. Да, полагаю, изречения из рождественских хлопушек — это очень правильное определение.
— Что ж, давай их послушаем.
— Во-первых, Анна, ты слишком мало смеешься. Я об этом думал. Девушки смеются. Старые женщины смеются. Женщины твоего возраста не смеются, все вы чертовски заняты серьезным делом — вы живете.
— Но на самом деле, я тут смеялась как ненормальная — я смеялась над свободными женщинами.
Я рассказала ему сюжет моего рассказа, он сидел и слушал, криво улыбаясь. Потом он сказал:
— Я имею в виду не это, я имею в виду настоящий смех.
— Я включу это в повестку дня.
— Нет, не надо так говорить. Послушай, Анна, если мы не верим в те вещи, которые мы включаем в повестку своего дня, не верим, что они действительно произойдут, тогда мы безнадежны. Нас спасет только то, что мы включим в повестку дня по-настоящему, серьезно.
— Мы должны верить в свою программу?
— Мы должны верить в свою прекрасную невероятную программу.
— Хорошо. Что дальше?
— Во-вторых, так дальше не может продолжаться, ты должна начать снова писать.
— Очевидно, что, если бы я могла, я бы так и поступила.
— Нет, Анна, так дело не пойдет. Почему бы тебе не написать рассказ, который ты мне рассказала только что? Нет, я больше не хочу выслушивать ту чушь, которой ты мне обычно морочишь голову. Скажи мне, очень просто, в одной фразе, — почему нет. Если хочешь, ты можешь называть это бумажками из рождественских хлопушек, но, пока я гулял, я думал, что если бы ты все-таки сумела все как-то упростить в своем сознании, выпарить все лишнее, прийти к чему-то, то ты могла бы спокойно и внимательно на это посмотреть и это победить.
Я начала смеяться, но он сказал:
— Нет, Анна, ты действительно развалишься на части, сойдешь с ума, если ты этого не сделаешь.
— Что ж, очень хорошо. Я не могу написать ни этот, ни какой-нибудь другой рассказ, потому что, как только я сажусь писать, кто-то заходит в мою комнату, заглядывает мне через плечо и меня останавливает.
— Кто? Ты знаешь — кто?
— Конечно знаю. Это может быть крестьянин из Китая. Или — один из партизан Кастро. Или — солдат из Алжира. Или — мистер Матлонг. Они стоят здесь, в комнате, и говорят мне — почему бы тебе, вместо того чтобы марать бумагу, не сделать что-нибудь для нас?
— Ты прекрасно знаешь, что этого тебе бы не сказал никто из них.
— Да. Но ты-то прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Я знаю, что ты понимаешь. Это общее проклятие таких как мы.
— Да, понимаю. Но, Анна, я собираюсь силой заставить тебя писать. Бери бумагу и карандаш.
Я положила на стол чистый лист бумаги, взяла в руку карандаш и стала ждать.
— Неважно, если не получится, к чему высокомерие? Ты просто начинай.
На меня нашел какой-то приступ паники, все мысли вылетели из головы. Я отложила карандаш. Я видела, как Савл сверлит меня взглядом, как он давит, заставляет, — я снова взяла карандаш.
— Что ж, тогда я дам тебе первое предложение. Ты, Анна, — это две разные женщины. Пиши: «Женщины были одни в лондонской квартире».
— Ты хочешь, чтобы я начала роман со слов «Женщины были одни в лондонской квартире»?
— Зачем ты это повторяешь таким тоном? Анна, пиши.
Я написала.
— Ты напишешь эту книгу, ты ее напишешь, ты ее закончишь.
Я спросила:
— Почему для тебя так важно, чтобы я ее написала?
— Эх, — сказал он, изображая отчаяние, смеясь над собой. — Хороший вопрос. Ну, потому, что если ты сможешь это сделать, то и я смогу.
333 
