очень нудно 
38 
Так была устроена жизнь Анны. Но только когда она оставалась одна, в своей большой комнате, эта женщина была самой собой. Ее комната была продолговатой, длину помещения несколько урезала стоящая в глубине узкая кровать. Рядом с кроватью высились стопки книг и бумаг, стоял телефон. В комнате было три высоких окна. В одном конце комнаты, рядом с камином, стоял письменный стол с пишущей машинкой на нем. Там Анна писала письма, а иногда, нечасто, книжные обзоры и статьи. В другом конце стоял длинный рабочий стол, выкрашенный в черный цвет. В ящике этого стола хранились четыре тетради. На поверхности стола всегда царили чистота и порядок. Стены и потолок были белого цвета, правда, уже слегка потускневшие от темного лондонского воздуха. Пол был выкрашен в черный цвет. Кровать была застелена черным покрывалом. Длинные шторы были тускло-красными.
Сейчас Анна медленно переходила от одного окна к другому, наблюдая за игрой слабого обесцвеченного солнечного света, которому не удавалось достичь тротуара — дна узкой расселины между высокими викторианскими домами. Она занавесила окна, с удовольствием прислушиваясь к тому, как уютно скользят колесики по глубоким желобкам, как нежно шелестят полотна тяжелой шелковой ткани — сшш-сшш-сшш, — встречаясь друг с другом и образуя мягкие складки. Она зажгла свет над большим рабочим столом, и его гладкая черная поверхность засияла, отражая красное свечение штор. Анна достала, одну за другой, четыре тетради и аккуратно, в ряд, разложила их на столе.
Предаваясь этому занятию, она сидела на старомодном вращающемся табурете, и сейчас она подняла его очень высоко, почти вровень со столом. Анна сидела и смотрела вниз на четыре тетради так, будто она — генерал, который, стоя на вершине горы, наблюдает, как его войска разворачиваются в расстилающейся у подножия долине.
ТЕТРАДИ
ЧЕРНАЯ ТЕТРАДЬ
Четыре тетради выглядели одинаково: квадратные, около восемнадцати дюймов в ширину, с блестящими обложками, своей фактурой напоминавшими дешевую муаровую ткань. Но по цвету они различались: черная, красная, желтая и синяя. Когда тетради были раскрыты и были видны четыре первые страницы, делалось ясно, что порядок там установился не сразу. В каждой из них первая страница или первая пара страниц были покрыты неразборчивыми каракулями и обрывками фраз. Потом появлялся заголовок, словно Анна почти автоматически разделила саму себя на четыре части, а потом, исходя из природы того, что она написала, каждой части присвоила имя. И так это и было. Первая книга, черная тетрадь, начиналась с каких-то рисуночков, нотных знаков, рассеянных по всей странице, скрипичных ключей, которые постепенно превращались в знак £, а потом обратно в скрипичный ключ; потом шел сложный узор из сцепленных между собой окружностей, а потом слова:
черный
темно, так темно
темно
здесь какая-то тьма
А потом другим, каким-то испуганным почерком:
Каждый раз, когда я сажусь писать и даю волю своему сознанию, появляются слова «как темно» или что-либо связанное с тьмой. Ужас. Ужас этого города. Страх одиночества. Только одно удерживает меня от того, чтобы не вскочить и не закричать, чтобы не броситься к телефону и не позвонить хоть кому-нибудь, — это то, что я заставляю себя мысленно вернуться в тот горячий свет… белый свет, свет, закрытые глаза, красный свет обжигает глазные яблоки. Шершавый пульсирующий жар гранитной глыбы. Моя ладонь прижата к ней, скользит по мелкому лишайнику. Мелкий шершавый лишайник. Мелкий, как ушки крошечных животных, теплый шероховатый шелк под моей ладонью, упорно пытающийся проникнуть в поры на моей коже. И жара. Запах солнца, раскалившего горячий камень. Сухо и жарко, и шелк мелкой пыли на моей щеке, пахнущей солнцем, солнце. Письма от литературного агента касательно романа. Каждый раз, когда приходит такое письмо, хочется смеяться — это смех отвращения. Плохой смех, смех беспомощности, самонаказания. Нереальные письма, когда я думаю о глыбе горячего пористого гранита, о щеке, прижатой к раскаленному камню, о красном свете на моих веках. Обед с агентом. Нереально — роман все больше и больше напоминает некое существо со своей собственной, отдельной от моей, жизнью. Книга «Границы войны» уже не имеет ко мне никакого отношения, она — собственность других людей. Агент сказала, что надо снять фильм. Я сказала «нет». Она проявила терпение, ее работа — его проявлять.
38 
