очень нудно 
106 
Дора добралась до амбара. Поглядела, послушала. Все было тихо, все было так, как до ее ухода. Она зажгла фонарик и навела его на колокол. Он так и висел, огромный, зловещий, неподвижный от собственной тяжести. Она выключила фонарик. Что же ей делать? Она подошла поближе к колоколу, в котором все больше и больше ощущала живое присутствие. Положила руку ему на обод и вновь почувствовала его шероховатую бугристую поверхность и странное тепло. Она повела рукой вверх, к чекану, силясь на ощупь определить, что за картинка у нее под рукой. Тоби не придет. Должна ли она сама осуществить план? Одна она этого сделать не может, да и в любом случае желание делать это у нее пропало. Теперь вся затея казалась ей такой же низкой, какой она вскоре покажется читателям сенсационной прессы: в лучшем случае забавной, хотя и в дурном вкусе, в худшем — совершенно омерзительной. Сердце у Доры разрывалось от угрызений совести и гнева. Ну почему сюда должен был приехать Ноэль? История «всплыла» бы в любом случае, но из-за присутствия на месте Ноэля можно было не сомневаться, что расписана она будет во всей красе. Дора знала, как может Ноэль подать материал. Знала она и уклончивые насмешки, с которыми встретит он любую мольбу о молчании. В глубине души она огорчилась из-за того, что Ноэлю достало глупости преследовать ее и навязываться таким образом, который, похоже, исключал для нее возможность считать его своим убежищем. В Лондоне его суд над Имбером облегчил ей душу. Здесь же под судом был Ноэль.
Но самые безотлагательные ее мысли касались колокола. Надеяться все утаить слишком поздно. Есть ли какой-нибудь способ сделать раскрытие этой тайны менее абсурдным и вредоносным для Имбера? Ник представил все так, будто предполагавшееся чудо-дело рук кого-то из общины, и вот как, вероятно, это будет выглядеть в прессе: слабоумные уловки, к которым прибегала община в результате раскола среди душевнобольных. А ведь это она, и только она одна, в ответе. Ну как сделать, чтобы это стало ясно? Может, сделать заявление в печати? А как делают заявление в печати? Она обернулась за помощью к колоколу.
Она нежно прижала к нему ладонь, словно моля о чем-то. Колокол чуть тронулся с места. Она придержала его и стояла, положив на него обе руки. Внимая ему, она вновь поражалась чуду его воскресения и испытывала к нему благоговение, почти любовь. Думая о том, как она извлекла его из озера и вернула в родную воздушную стихию, она изумлялась и вдруг ощутила свою ничтожность. Ну как мог великий колокол стерпеть, что она притащила его сюда без всяких почестей и заставила начать свою новую жизнь на каких-то задворках? Да она тронуть его не смела. По правде говоря, она должна бы его бояться. Она и боится. Она отдернула руки.
Шелест дождя вокруг нее продолжался, очень слабый, он создавал искусственную тишину, более глубокую, чем может быть настоящая. Пол в амбаре под ее ногами был липким от воды, которая по-прежнему мерно капала с ее одежды. Дора стояла, напряженно вслушиваясь. Она поднесла одно ухо к колоколу, почти ожидая услышать его ропот — как в раковине, что хранит отголоски моря. Но от всех звуков, усыпленных в этом громадном конусе, не доносилось ни малейшего вздоха. Колокол безмолвствовал. Зачарованная, Дора опустилась на колени и просунула руку внутрь. Внутри было черно и страшно, как в обитаемой пещере. Она легонько коснулась громадного языка, висевшего в недрах в глубоком безмолвии. Чувство страха не покинуло ее, она поспешно вылезла и зажгла фонарик. С наклонной поверхности бронзы глянули на нее коленопреклоненные фигурки — крепкие, простые, прекрасные, нелепые, исполненные того, что не было для художника предметом праздных размышлений или фантазий. Сцены эти были для него более реальными и знакомыми, чем собственное детство. И он передал их правдиво. Знакомы они были и Доре, когда она стала глядеть на них снова при свете электрического фонарика.
Медленно обойдя колокол вокруг, Дора выключила свет. Продрогнув и закоченев от дождя, она едва не падала от усталости. Все слишком трудно, нужно возвращаться и ложиться спать. Но это невозможно. Не могла она оставить все в таком плачевном состоянии, ничего не решив и не поправив; не могла оставить колокол в двусмысленном положении на потребу лживых и злобных измышлений. Дора никак не могла его оставить, хотя слезы изнеможения и беспомощности жгли ей замерзшие щеки, — он будто один таил в себе какое-то решение. Слишком долго она с ним общалась и вот подпала теперь под его чары. Думала им распоряжаться и сделать из него свою игрушку, теперь же он ею распоряжается и поступать будет по-своему.
106 
