очень нудно 
87 
Судьбе было угодно, чтобы Адалберто в этот день отправился на автомобильную прогулку и окинул хозяйским оком свои владения — известно, любовь к природе нуждается в таких вылазках: машина не может проехать по полям, тропкам и пахоте, но Адалберто хватит и проселочных дорог, рессоры терпеливы, а руль — в умелых руках, главное — не торопиться. Адалберто отправился один, чтобы полнее насладиться сельскими красотами И пением птиц, конечно, шум мотора нарушает тишину и покой, но ведь все дело в том, чтобы извлекать удовольствие из развлечений прежних и новых времен, нельзя же ценить только канувшие в вечность радости, тильбюри, запряженное рысаком, широкополую шляпу, мягкие, волнообразные движения хлыста, который легонько касается крупа коня, — он сам все понимает, большего ему и не требуется. Такие изысканные выезды встречаются все реже, лошадь теперь стоит целое состояние, к тому же ее приходится кормить, даже когда она не работает, конечно, лошадь не просто животное, она — эмблема славного феодального прошлого, но ничего не поделаешь, времена меняются, да и в автомашине есть своя прелесть: простонародье от нее шарахается, и вообще меньше с ним сталкиваешься, если за рулем сидишь, ну, хватит об этом, время идет, надо рассказывать дальше.
Сегодня Адалберто едет спокойно, лениво выписывая кривые и выставив локоть в открытое окно. Это моя земля, от Ламберто унаследованная, хоть и не вся мне досталась, это еще одна хорошенькая история — как ее не раз и не два делали, округляли и умножали, — но у нас мало времени, надо было раньше начать, а то уже машина Адалберто показывается между деревьями, блестя хромом и полировкой, и вдруг останавливается: Наверное, он нас заметил, лучше нам опуститься с той стороны, избежать вопросов, — я человек мирный и собственность уважаю, посмотрим, не следует ли за нами разъяренный Адалберто, оглядываемся и со страхом видим, что он с гневным ликом выходит из машины, взирая на медлительное стадо, которое не обратило на него, как и на нас, никакого внимания, Даже собаки не залаяли, они кроликов вынюхивают… Адалберто угрожающе взмахивает рукой, садится в машину, разворачивает ее и, подскакивая на ухабах, исчезает в облаке пыли, как обычно поется в старинных песнях. Теперь мы с места не двинемся, что-то будет, отчего он сбежал, это же овцы, а не львы, но причины известны только Адалберто, который сейчас мчится в Монте-Лавре за подкреплением, за жандармами, в данный момент умирающими со скуки на своем посту, в этих краях всегда так: то великое волнение, то великая спячка, в конце концов это судьба всех военных, потому и устраивают для них маневры и учения.
И вот Адалберто выходит из машины, из облака пыли, и, хотя он весит немало из-за возраста и прочих излишеств, он просто влетает в помещение участка; там довольно тесно, но это не мешает ему по-военному быстро войти и выйти, и выходит он не один, с ним капрал Доконал и рядовой, они садятся в машину. Куда это, сеньора Мария, так торопятся жандармы? Не знают этого старухи на скамейке, но мы-то знаем: они едут сюда, где пасется стадо, пока пастух отдыхает под ясенем, а помощники, усиленные подразделением овчарок, окружают овец, это, конечно, не сложный стратегический маневр, но и в нем есть свои заковыки, не так-то просто заставить все стадо пастись вместе, не слишком стягивая его, даже овцам хочется дышать свободно. А сейчас, пока Адалберто не приехал, мне хотелось бы узнать, откуда такое взаимопонимание между латифундией и жандармами. Вы уж очень недогадливы или рассеяны, столько всего рассказано, а вы не понимаете или же хитрите, это вы умеете, хотите прибегнуть к риторическому приему, к повтору, но, как бы то ни было, я отвечу: даже ребенку ясно, что жандармы здесь для того, чтобы охранять латифундии. От чего их охранять, они и так не сбегут. От воровства, грабежа и других неприятностей, эти люди, о которых мы рассказывали, низкого происхождения, представьте, нищие, всю жизнь голодающие, как голодали их отцы, деды и отцы их дедов, они не смеют домогаться чужого имущества. А это плохо — домогаться? Хуже некуда. Вы смеетесь надо мной. Смеюсь, но есть люди, которые всерьез верят, что этот сброд хочет присвоить землю, издавна священную собственность, и жандармов поставили, чтобы они порядок поддерживали. И жандармам это нравится? Жандармам это нравится, жандармы получают вознаграждение, у них мундир, у них сапоги, у них винтовки, у них власть: Что хочу, то и ворочу, у них признательность латифундии, вот вам пример — за эту военную операцию капрал Доконал должен получить несколько десятков литров оливкового масла и несколько возов дров, а рядовой получит меньше, как ему по чину полагается, — если тому дадут семьдесят литров, то этому причитается тридцать или сорок, в этом смысле латифундия очень щепетильна, она никогда не оставляет услуги неоплаченными, а жандарма ублажить легко. И я представляю себе, как буду рассказывать об этом в Лиссабоне при закрытых дверях, а она мне скажет: Очень печально. Не плачь, а то что же ты будешь делать, если идешь издалека с мешком щепок на спине, через заросли, дышишь, как вьючная лошадь, а тут появляется жандарм, прицеливается в тебя — руки вверх, что несешь? — а ты отвечаешь: иду оттуда-то и так далее, а они станут проверять, и, если это неправда, плохо твое дело. Как с Жозе Котом было? Да, но каково еще встретить воз с шестью-семью тоннами распиленных и аккуратно уложенных дров для жандармов — дар латифундии за верную и преданную службу, — вот тогда и плачь. Продаются люди ни за что. Неважно, за грош или за миллион, продаются люди.
87 
