Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
97 
– А Элисон?
– О! У нее вроде уже трое детей, – отвечает Вся-Вспотела, и Вся-Промокла согласно кивает.
– Что ж, все к тому и шло… Ну а вы, дамочки? Знакомы с радостями материнства?
– Че? – спрашивает Вся-Промокла.
– Детишки есть?
– У нее двое. – Вся-Вспотела тычет пальцем во Вся-Промокла; та тупо сияет улыбкой счастливой коровы.
Во взгляде коровы так и читается: “Сейчас он скажет, что я еще маленькая”.
– И где же они сейчас?
– Ма с ними сидит. – Тут она скривила рожу и говорит подружке: – Посмотри за курткой, схожу отложу личинку.
Она выходит, и Вся-Вспотела сразу выдает мне тайну:
– Опять с брюхом. Вон от него. – И кивает, закладывает мне какого-то малого из банды футбольных хулиганов. Вообще никакой он и не малый, а просто чудовище. Черные лохмы, белая футболка, гигантская варежка раззявлена – мух ловить.
– Большой Крэг. Сунул ей, когда вместе в парке тусовались. И теперь у нее три ребенка от трех разных отцов. – Вся-Вспотела неодобрительно покачала головой. – Разве это дело?
Я вот тоже хочу детей, но от какого-нибудь одного хорошего парня, и чтоб он со мной был.
Затягивается бычком и смотрит по сторонам.
– Ну разве это так много?
Здесь? Я тоже смотрю по сторонам. Здесь – это лотерея, и надо быть бесконечно везучей.
Меня не тянет на кислый базар, от такой болтовни только яйца вянут. Поэтому двигаю дальше па диско-залу, может, что поинтереснее подвернется? Хули там, на большинстве телок словно бирки висят: «Собственность футбольной банды». Только найдешь чувиху более или менее, только начнешь с ней в гляделки играть, и вдруг – бац! – тут же между нами возникает нечто, замотанное с ног до головы в клетчатую ткань, из которой сверкают акульи глазенки.
Вот это я и называю – «хуй дадут». Не лапать мне сегодня жопы… С таким же успехом можно прийти в эдинбургскую баню, хоть голым и с красной тряпкой на елдаке.
Взгрустнулось. Отползаю в уголок у барной стойки и беру кружку пива. И тут – хуякс! – кто-то говорит сзади:
– Никому, конечно, не возбраняется плевать на общество, но зачем же делать это в одиночку, Джейсон? Давай с нами.
Поворачиваюсь, ба! – Том Кахилл. И этот слоняра показывает мне на отгороженную ВИП-зону. А там уже сидит весь цвет общества Центрального Файфа. Даже Сэмми Хантер здесь, ну, тот, что написал научно-фантастическую повесть, как на Файф упал астероид, а никто ни хуя и не заметил. Написал он ее несколько лет назад, но как только его звезда стала меркнуть, подвалил ураган «Катрина» в Новом Орлеане. И этого долбака тут же назвали пророком. Типа полностью предвидел реакцию правительства на критическую ситуацию. Да тут, смотрю, вообще весь литературный бомонд Файфа собрался. Бля буду, рядом с Сэмми – Эки Шоу, поэт. Под него, считается, косит Джим Лишман. В литературном журнале «Чепмэн» даже что-то хорошее написали по поводу его памфлета «Пиздюк безобидный», так-то, бля.
Ебать мой хуй! Стоит зайти за загородку, как попадаешь в другой мир. Кругом ведерки со льдом, в них – шампанское. И все такие загорелые, сидят, про важные дела пиздят. Ни дать ни взять европейский клуб для плейбоев «Стрингфеллоуз» в Центральном Файфе!
– Джейсон Кинг, некогда наша надежда и опора в великом спорте королей, – это он меня так представил тусовке. – В прошлом – знаменитая собственность конюшни «Клифф Редмонд» в Беркшире; правду говорю, Джейсон?
Пиздец; теперь придется объяснять, почему я так и не стал жокеем, так никогда и не участвовал в профессиональных скачках. Ну а что сказать-то, если жизнь твоя началась в четырнадцать, а закончилась в восемнадцать?
– Угу, – говорю.
К счастью, Том Кахилл сам снимает с меня бремя объяснений: кивает на Сэмми и говорит:
– А ведь этот парень тоже когда-то собирался стать жокеем, и не только.
– Правда? – Я искренне удивлен. Фантаст-писака похож, скорее, на «и не только», чем на жокея.
А Том похлопал его по здоровенному пузу и говорит:
– Ну да, хотел стать жокеем, да отрастил жопея!
Все одобрительно ржут, а я думаю про себя: а ведь Том Кахилл не такой уж и гондон.
12. Обычаи
Всю ночь – кошмары. Ну какая же я дура; как вспомню этого Клепто – так вздрогну. А Лара! Вот дрянь, вечно втянет в какое-нибудь дерьмо. Но больше всего, конечно, злюсь на него. Ничего, придет и мой день, и я тебе все припомню, будешь у меня в ногах валяться. А я – твои лошадиные зубы ботинками пересчитывать.
97 
