320 
Антоний усмехнулся.
— Вот что я тебе скажу, Октавиан. Говорить ты умеешь, но, к сожалению, не умеешь командовать войском.
— Если переговоры — мой конек, тогда сейчас я на месте, — сказал Октавиан с улыбкой Цезаря. — Правда, Антоний, я не хочу кровопролития. Я только хочу опять увидеть всех нас, сторонников Цезаря, под одним знаменем. Убийцы не оказали нам услугу, убив нашего неоспоримого лидера. После его смерти мы раскололись. Немалую долю вины в этом я возлагаю на Цицерона, который враг всем сторонникам Цезаря, как и ему самому. Я считаю, если мы сейчас прольем кровь, то предадим Цезаря и предадим Рим. Настоящие враги Рима не здесь, не в Италийской Галлии. Они на Востоке. Убийца Марк Брут держит всю Македонию, Иллирию, Грецию, Крит, а через своих приближенных — Вифинию, Понт и провинцию Азия. Убийца Гай Кассий держит Киликию, Кипр, Киренаику, Сирию, может быть, даже и Египет теперь.
— Я согласен с тобой в отношении Брута и Кассия, — сказал Антоний, явно расслабляясь. — Продолжай, Октавиан.
— Марк Антоний, Марк Лепид, я только прошу о союзе. О воссоединении всех сторонников Цезаря. Если мы сможем выяснить, в чем наши мнения не совпадают, и объединиться, тогда мы сумеем справиться и с настоящими нашими врагами — Брутом и Кассием, выставив силу, равную их общей силе. Иначе Брут с Кассием победят и Рима больше не будет. Ибо Брут и Кассий отдадут провинции публиканам и так зажмут их жителей, что те предпочтут дикарей или парфян римскому патронажу.
Лепид молча слушал Октавиана, Антоний вставлял иногда замечания. Почему-то в устах этого юноши все звучало весьма разумно, логично, что очень удивляло Лепида, ведь ничего нового или экстраординарного он им не говорил.
— Я не боюсь драться, я просто не хочу драться, — повторил Октавиан. — Мы должны сохранить все наши силы для настоящих противников.
— И ударить по ним так, чтобы у них не было шанса повторить то, что случилось после Фарсала, — сказал оживленно Антоний. — Рим устал от борьбы с республиканцами. Фарнак, потом Африка, потом Испания.
Итак, начало было положено, хотя потребовался весь день, чтобы достичь общего согласия по многим вопросам, ведь принятое решение должно было понравиться не только им, но и солдатам, и римским массам. Октавиан хорошо сознавал, что Антоний до того устал соревноваться с вечно доминирующим над ним Цезарем, что уже дошел до точки и готов разделить лидерство в государстве с двадцатилетним нахалом, чьей заслугой является только подаренное ему Цезарем имя. Собственно, сознавал это и сам Антоний. Лучшим выходом было прекратить на время борьбу за окончательное верховенство. Что Октавиан мог сделать на реке Лавин — это создать у Антония впечатление, что ему это верховенство уступят. До того времени, пока возмужание одного и схождение в старость другого не нарушат этот баланс. «Ладно, — думал каждый из них, — это устраивает нас обоих, пока с Брутом и Кассием не покончено. А там поглядим. Проблемы решают поочередно, не скопом».
— Конечно, мои легионы не согласятся, если все будет выглядеть так, будто ты победил, — сказал Антоний на другой день, когда обсуждение возобновилось.
— Мои тоже, если создастся впечатление, что я проиграл, — парировал Октавиан.
— И мои легионы, и Планка, и Поллиона, — сказал Лепид.
— Планку и Поллиону хватит консульства в ближайшем будущем, — резко сказал Антоний. — Достаточно нас троих.
Большую часть ночи он провел в раздумьях. Он был далеко не дурак, чтобы не осудить в себе импульсивность, гедонизм и отсутствие интереса к политическому решению споров.
— А почему бы нам не разделить руководство Римом более или менее поровну между нами тремя? — спросил он.
— Это звучит интересно, — сказал Октавиан. — Продолжай.
— Хм… Ну… Никто из нас не должен быть выше, чем консулы, но вместе мы должны иметь большую, чем они, власть. Знаете, словно мы… хм… втроем делим диктаторство.
— Ты отменил диктаторство, — тихо напомнил Октавиан.
— Правильно, и я не жалею об этом! — зло огрызнулся Антоний. — Я только хочу сказать, что Римом не могут управлять сменяющиеся каждый год консулы, пока мы не покончим с освободителями. Но один диктатор слишком оскорбителен для всех, кто ратует за демократию. Если мы трое будем делить диктаторский пост, тогда мы сможем и контролировать друг друга, и управлять Римом разумно, в чем он весьма нуждается в данный момент.
320 
