109 
«Отлично сказано, Гай Марий!» — подумал Друз и захлопал. Он был не одинок. Однако большинство встретило речь неодобрительно. Из-за дверей послышался ропот, свидетельствовавший о том, что и другие слушатели не больно склонны соглашаться с Марием.
Поднялся Марк Эмилий Скавр.
— Могу я взять слово?
— Можешь, принцепс Сената, — кивнул Красс Оратор.
Скавр и Гай Марий были ровесниками, однако первого уже никак нельзя было назвать моложавым. Лицо его избороздили глубокие морщины, даже лысина казалась сморщенной. Только его чудесные зеленые глаза были молоды: взгляд их был по-прежнему пронзителен и зорок и свидетельствовал о незаурядном уме. Сегодня Скавр не собирался прибегать к своему прославленному юмору, давшему пищу для бесчисленных анекдотов; даже уголки его рта поникли. Он тоже прошелся до дверей, но там, в отличие от Мария, отвернулся от сенаторов и воззрился на толпу за пределами зала.
— Отцы-основатели! Я — ваш принцепс, подтвержденный в этом статусе действующими цензорами. Я пользуюсь этим статусом с того года, как стал консулом, то есть уже двадцать лет. Я — консуляр, побывавший в цензорах. Я предводительствовал армиями и заключал договоры с врагами, а также с теми, кто просился к нам в друзья. Я — патриций из рода Эмилиев. Однако гораздо важнее всех этих немаловажных заслуг то, что я просто римлянин! Для меня непривычно соглашаться с Гаем Марием, назвавшим себя италиком. Но позвольте повторить вам то, что вы услыхали в начале его выступления. Такое ли это преступление — возжелать стать римлянином? Захотеть влиться в народ, который правит всем значимым миром? Народ, которому по плечу помыкать царями? Подобно Гаю Марию, я повторю, что хотеть стать римлянином — не преступление. Наше расхождение заключается в том, где мы ставим ударение. Хотеть — не преступление. Иное — сделать. Я не допущу, чтобы квириты угодили в расставленную Гаем Марием ловушку. Мы собрались сегодня не для того, чтобы сострадать тем, кто не имеет желаемого. Наша сегодняшняя цель — не жонглирование идеалами, мечтами, стремлениями. Мы имеем дело с реальностью — противозаконной узурпацией римского гражданства десятками тысяч людей, не являющихся римлянами. У них не было права объявлять себя римлянами! Хотят ли они быть римлянами — неважно. Важно то, что десятки тысяч совершили серьезное преступление, и мы, стоящие на страже римского наследия, не можем отнестись к этому тяжкому преступлению как к чему-то малозначительному, за что достаточно просто шлепнуть по рукам.
Теперь Скавр обращался к Сенату:
— Отцы-основатели! Я, принцепс Сената, будучи истинным римлянином, призываю вас поддержать предлагаемый законопроект, пользуясь всей полнотой имеющейся у вас власти. С италийской страстью к римскому статусу должно быть покончено раз и навсегда. Lex Licinia Mucia должен подразумевать суровейшее наказание! Более того, я полагал бы, что нам следует принять оба предложения Гая Мария, внеся в законопроект соответствующие поправки. Согласно первой, сведения, помогающие выявить лжеримлянина, должны вознаграждаться — скажем, четырьмя тысячами сестерций, то есть десятой долей от суммы штрафа. Казна останется в неприкосновенности, нарушитель сам за все расплатится. Вторая поправка касается охраны всех судебных комиссий вооруженными отрядами. Деньги на оплату людей, временно используемых в этих отрядах, также должны браться из штрафных сумм. Я искренне благодарю Гая Мария за его предложения.
Никто так и не узнал, собирался ли Скавр закончить на этом свое выступление, поскольку его прервал крик вскочившего на ноги Публия Рутилия Руфа:
— Дайте мне слово! Я должен говорить!
Утомленный Скавр поспешил сесть.
— Старина Скавр отжил свое, — делился впечатлениями с соседями по обеим сторонам Луций Марций Филипп. — Раньше он не позволял себе вставлять в свою речь фразы из чужой.
— А мне нечем ему возразить, — отозвался сосед слева, Луций Семпроний Азелион.
— Нет, он устарел, — настаивал Филипп.
— Тихо, Луций Марций! — шикнул на болтуна Марк Геренний, сосед справа. — Дай послушать Публия Рутилия!
— Еще наслушаешься! — огрызнулся Филипп, но все-таки умолк.
Публий Рутилий Руф не стал расхаживать по залу, а остался стоять рядом со своим раскладным стульчиком.
— Сенаторы, квириты, слушающие у дверей, умоляю, внемлите мне! — Он пожал плечами и скорчил удрученную мину. — Я не больно-то доверяю вашему здравому смыслу, поэтому не питаю надежды, что мне удастся убедить вас не разделять мнение Марка Эмилия, каковое является сегодня мнением большинства. Однако я скажу то, что должно здесь прозвучать и быть услышанным, поскольку ближайшее же будущее докажет мою правоту — в этом я могу вас заверить.
109 
