очень нудно 
71 
Сильным ударом сапога он сшиб с крючка дверку, вышел на улицу.
Солнце уже закатилось. В красном зареве заката четко выделялись черные вершины елей. А за ручьем, как и прежде, шла долбежка — у дятла, видно, тоже месячник.
Люди из леса еще не пришли, но барак не пустовал — в левом углу на нарах лежал человек.
— Загораем? — спросил Егорша. — Почем платят за час?
Тимофей Лобанов — это был он — приподнялся, блеснул глазами в потемках и перелег со спины на бок.
— Давай-давай, перемени позицию, — съязвил Егорша, обиженный его молчанием.
Раньше, когда Егорша приходил сюда до возврата людей из лесу, он частенько заваливался на Лизкину постель и, лежа эдак с папироской в зубах, любил почесать языком с каким-нибудь сачкарем, в особенности с матюкливым стариком Постниковым, но сейчас, проходя мимо Лизкиной постели, он почему-то не решился сделать это.
Он зачерпнул кружкой воды из ведра, стоявшего на табуретке у печи, напился, достал папироску.
— Курить будешь?
— Без курева тошно.
— Что так? Гитлеровские харчи все еще отрыгаются?
Тимофей ничего не ответил. Лизка не приходила.
Что она там делает? Неужели все еще разливается? Ах, черт, надо же было связаться с этой мокрицей! Мало бабья на лесопункте…
С улицы донесся тягучий визг полозьев — кто-то подъезжал к бараку.
Егорша выскочил на улицу — где она, дура?
На кухне огня не было. Он побежал к баньке — надо срочно приводить ее в чувство. А то вернутся скоро люди — хрен ее знает, что ей взбредет в башку. Еще вой поднимет: вот, мол, хотел сильничать. Хороший был бы у него видик!
Дверка в баньку была закрыта на крючок. Он прислушался — плачет.
— Лизка, Лизка, кончай бодягу. Слышишь? У тебя ведь обед не варен — что люди-то скажут.
Ни звука.
— Слушай, бестолочь, ты хоть людям-то скажи что надо: мол, угорела в бане. Понимаешь?
Снова плач.
— Лизка, слышишь? Я на платье куплю — у нас талоны скоро давать будут. Ей-богу!
У конюшни, за кухней, распрягли лошадь. «Стой, стой, прорва окаянная!» Скрипели еще сани на подходе, и уже голоса людей раскатывались по вечернему лесу…
Егорша раздумывал недолго. Добежал до кухни, схватил гармонь и — прощайте братья колхозники. Художественную часть перенесем на другой раз.
Быстрая ходьба темным ельником скоро вернула ему самообладание, и он, посматривая на звезды, с удивлением думал теперь о том, что произошло у него с Лизкой. Какая такая блоха его укусила? Березки, солнышко в дурь вогнали? И главное, хоть бы девка была — не обидно, а то ведь черт-те что — недоносок, кисель на постном масле.
Со свойственной ему практичностью он живо прикинул возможные последствия на тот случай, если бы Лизка подняла шум.
Во-первых, забудь на время дорогу в Пекашино, Мишка на дыбы: «А, гад, сестру мою обижать?» Дедко, конечно, в ту же дуду: «Вот до чего дожили! Девка за нами всю грязь выгребает, а ты отплатил, нечего сказать…» Ну так. А еще кто? Не будут же они кричать на все Пекашино? Ясно, не будут — не дураки.
Хуже, ежели она, дуреха, подумал Егорша, тут, на Ручьях, растреплет. К примеру, этому самому Лукашину нажалуется. Ладно, Лукашин взовьется партийный. А ты, душа любезна, что? Да, да! Постой руками размахивать. Мы пока чужих жен не уводим, а кто насчет молодой любви указ? Ну а своему начальничку лесопункта он тоже сумеет ответить. Кубики тебе даем? Даем. На красной доске висим? Висим. Правильно говорю, Кузьма Кузьмич? Не ошибся? Ну и бывай здоров! Встретимся на районном совещании стахановцев.
В общем, решил Егорша, ерунда. Главное на сегодняшний день — держи производственные показатели. Качай зеленое золото, как велит родина. А этот закон он усвоил неплохо. С пятнадцати лет топор из рук не выпускает. И завтра он еще даст кое-кому прикурить.
Скоро между деревьями стала проглядывать звездная Сотюга, а потом вдали, на крутояре, замелькали и огоньки.
Егорша развернул гармонь:
- Лесорубы, лесорубы,
- Лесорубы — золото…
С песнями подошел к лесопункту.
2
Михаил вошел в избу — Лизка. Сидит у стола на лавке.
— Ты чего это надумала, а?
— Что уж, девке и домой нельзя? — вступилась мать.
— Да нет, почему же… Я к слову.
Михаил разделся, снял валенки и поставил на печь, босиком прошел к столу. Мать подала крынку молока.
Ребята давно уже спали — время было позднее, за полночь. Лизка, судя по яркому румянцу на щеках, явилась домой недавно.
71 
