очень нудно 
228 
После того, как она уехала, наступила темнота, и я развел огонь. Вечер я провел, глядя в освещенное лампой заднее окно. Оно хранило в себе меня, оно включало меня в себя, оно говорило обо всем. Мое отраженное лицо, а затем, в паре миллиметров позади него, внешняя поверхность; я словно бы плыл на корабле со стеклянным днищем, за которым было только глубокое море, тяжелые воды, наполненные всеми видами ужасных маленьких созданий — снабженных усиками, безмозглых, искореженных гравитацией. Еще это можно было принять за препарат под микроскопом безумного ученого: омерзительные культуры в сложном сопоставлении — заносчивые личинки с антеннами, вращающимися наподобие радаров, неуклюжая моль, которая поспешно готовится опустошить всю землю континентальным размахом своих бешеных крыльев, бесчисленные комары, голенастые муравьи и хищно перебирающие лапками пауки, случайно затесавшаяся между ними безобидная белая бабочка, тускнеющая за стеклом, — и все они тянутся к атомному свету, к ядерному солнцу электрической лампочки. И все мерзости и гадости процветают.
Это происходит.
В конце концов, поздно ночью, все крики города сливаются в один и обращаются в нечто иное, — теперь, когда затмение так близко, — город наконец обретает свой голос, подобный глухому стуку угрюмого сердца, говорящего: «Нет… Нет… Нет…» Он не может остановиться. И в миле от моего окна кто-то слушает его тоже. И не может остановиться, повторяя: «Да… Да… Да…»
Перед лицом этих сил я беспомощен. Их невозможно остановить — это столетие говорит, что остановить их невозможно. Я должен стать чахоточным тореадором, которого знал Хемингуэй. Бык весит полтонны. У него-то силы хватит.
Манолито, так его звали? Умерший на древесных опилках где-то в Мадриде.
Глава 21. Со скоростью любви
Гаю наконец выпала ночь с Николь. Гай Клинч тоже дошел до финала. И ему выпала ночь любви.
Это произошло — до известной степени — само собой. Сила любви, окутывающая планету наподобие атмосферы, отмеченной той или иной погодой, этой ночью нашла себе вестника, или посыльного, в лице Гая, который никогда прежде не ощущал себя настолько связанным со стихией. Он не знал, что Николь всего лишь озвучивала сводку погоды, вооружившись указкой и картой. Для него все это было реальностью. Он не знал, что это только изображение на телеэкране.
Сначала, однако, ей надо было отчитаться за удушающий вакуум своего отсутствия — не только в ту дождливую ночь, когда дом Гая как бы взорвался прямо у него на глазах, но и в течение последующих полутора суток, которые она самоотверженно посвятила Киту Таланту и его нуждам. Помогая своему Киту. О, как старалась она жить для других…
— Я уезжала, — сказала Николь, — навещала могилы своих родителей. В Шропшире.
Гай нахмурился. Мужчины Николь, червеобразные морщины на их нахмуренных лбах…
— Мне казалось, ты говорила, что ничего не знаешь о своих родителях, — сказал он.
— Это, — сказала Николь, успевшая наполовину забыть многое из прежних своих выдумок, — было преднамеренной ложью. На самом деле я давным-давно подкупила сиделку в детском приюте, и она сказала мне, где они похоронены. — Она пожала плечами и отвела взгляд. — Не так уж и много, правда, — всего лишь знать, где находятся их могилы?
— …Бедняжка.
— Господи, а поезда-то, поезда! Как в России во время политических чисток и голода. Я чувствовала себя Надеждой Мандельштам. А вообще-то, это милое маленькое кладбище. Надгробия. Тисы…
Если бы он спросил ее, где она там останавливалась, она, вероятно, рискнула бы сказать: «В какой-то грубой таверне». Но до этого не дошло. В конце концов, он был ужасно рад ее видеть.
— Знаю, мне следовало бы тебя предупредить. Но я была в каком-то странном состоянии. Необычайное вдохновение нахлынуло…
— Ладно. Главное, что ты вернулась в целости и сохранности.
Они ужинали при свечах на полу ее гостиной, усевшись возле открытого камина. Свет свечей и огня в камине расточал любезности ее свободному розовому платью (в ответ можно было услышать шепот нижних юбок и лепет шифона) и безыскусным розовым лентам в ее растрепанных волосах. Как просто и питательно: хлеб, сыр, помидоры, мягкое, но непритязательное vin de pays [94] … На самом деле Николь содрала этикетки, чтобы скрыть, что выбрала роскошный кларет, «Марго» весьма и весьма фешенебельного урожая.
228 
