121 
Но после того как я начал размышлять о Готтлибе Вате, я стал смотреть на «Гран-при» как на нечто слишком ценное, чтобы бесцельно носиться на нем во время моего полового созревания, и, получив от Эрнста все детали, совершил свою первую дальнюю поездку из Капруна. Было это летом 1964-го. Мне было восемнадцать.
Я отправился на мотоцикле на завод «NSU» в Некарсулме, где попытался поговорить с одним из менеджеров о своем бесценном мотоцикле, который достался мне в наследство. Я сказал сначала механику — он оказался первым, кого я встретил на заводе, — что это мотоцикл принадлежал непревзойденному гению, механику Готтлибу Вату, принимавшему участие в «Гран-при Италии 1930», но механик не слышал о Вате; не слышал о нем и молодой менеджер, которого я наконец отыскал.
— Что это у вас? — спросил он. — Трактор?
— Ват, — сказал я ему. — Готтлиб Ват. Он был убит на войне.
— Да что вы? — хмыкнул менеджер. — Я слышал, что такое случилось со многими.
— «Гран-при Италии 1930», — повторил я. — Ват был там главным.
Но молодой менеджер помнил только водителей, Фредди Харрела и Клауса Ворфера. Вата он не знал.
— Хорошо, вернемся к мотоциклу. Сколько вы хотите за эту рухлядь?
И когда я заметил, что это, можно сказать, музейный экспонат, поинтересовавшись, есть ли у «NSU» место, где они с честью хранят свои старые гоночные мотоциклы, менеджер рассмеялся.
— Из вас выйдет отличный торговец, — сказал он мне, и я не стал говорить ему, что собирался подарить мотоцикл — если у них есть для него подходящее место.
На выставке мотоциклов было полным-полно злобных моделей, производящих шипящие звуки при увеличении скорости. Так что я завел свой гоночный мотоцикл и — мысленно — разобрал их все на алюминиевые запчасти.
Я вернулся обратно в Капрун и сказал Ватцеку-Траммеру, что мы должны хранить мотоцикл где-нибудь и ездить на нем только при крайней необходимости. Разумеется, с его исторической перспективой он согласился.
Затем я поехал в Вену и попытался окунуться в студенческую жизнь. Но я не встретил ни одной интересной личности; большинство людей читало многим меньше меня, а сравнить кого-либо с Ватцеком-Траммером было совсем невозможно. Был там один студент, которого я запомнил очень хорошо, — еврейский паренек, который по совместительству шпионил для тайной еврейской организации, охотившейся за бывшими нацистами. Этот парень потерял всех восемьдесят девять членов своей семьи. «Все они исчезли», — сказал он. Но когда я принялся расспрашивать его, откуда ему известно, что он из этой семьи, он признался, что он «усыновил их всех». Потому что, насколько он знал, на самом деле никакой семьи у него не было. Он не помнил никого, кроме пилота RAF[24], который переправил его на самолете из района Белсена, после того как взорвали лагерь. Но он «усыновил» эту семью, поскольку из тех записей, что он видел, он сделал вывод, что это самая большая семья, бесследно исчезнувшая как одно целое. Ради них, сказал этот чудак, он решил стать девяностым членом этой семьи — уцелевшим и, по крайней мере, сохранившим их фамилию.
Он был довольно забавен со своей шпионской деятельностью по совместительству, но явно переусердствовал. Его фотография попала в одну из венских газет, прославляя его как героя, в одиночку раскрывшего и сдавшего полиции некоего Рихтера Мюлля, нацистского преступника. Но такая популярность сделала парня нервным, и его тайная еврейская организация отреклась от него. Он имел обыкновение сидеть в студенческих подвальчиках, вспоминая, что случилось с американским Диким Биллом Хикоком, он никогда не садился спиной к двери или окну. Когда я рассказал Ватцеку-Траммеру о нем, Эрнст сказал:
— Типичная военная паранойя. — Видимо, он где-то это прочел.
Был еще мой добрый друг Драгутин Свет. Я познакомился с ним, когда катался на лыжах в Тауплице во время своего второго года обучения в университете. Он был студентом с Балкан, сербом по рождению, и мы вместе много катались на лыжах. Он очень хотел познакомиться с Ватцеком-Траммером.
Но мы рассорились. Из-за глупости. Однажды я поехал с ним в Швейцарию, снова кататься на лыжах, и, когда мы находились там, в холле гастхофа нам повстречалась группа людей, говорящих на сербохорватском. Как оказалось, там было что-то вроде съезда эмигрантов-сербов, в основном это были недружелюбные пожилые люди и несколько молодых, наивных и воинственно настроенных парней. Кое-кто из пожилых — как говорили — сражался бок о бок с генералом четников Дражей Михайловичем.
121 
