ФАНТАСТИКА

ДЕТЕКТИВЫ И БОЕВИКИ

ПРОЗА

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

ДЕТСКИЕ КНИГИ

ПОЭЗИЯ, ДРАМАТУРГИЯ

НАУКА, ОБРАЗОВАНИЕ

ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ

СПРАВОЧНИКИ

ЮМОР

ДОМ, СЕМЬЯ

РЕЛИГИЯ

ДЕЛОВАЯ ЛИТЕРАТУРА

Последние отзывы

Возвращение пираньи

Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... >>>>>

Жажда золота

Неплохое приключение, сами персонажи и тема. Кровожадность отрицательного героя была страшноватая. Не понравились... >>>>>

Женщина на заказ

Мрачноватая книга..наверное, из-за таких ужасных смертей и ужасных людишек. Сюжет, вроде, и приключенческий,... >>>>>

Жестокий и нежный

Конечно, из области фантастики такие знакомства. Герои неплохие, но невозможно упрямые. Хоть, и читается легко,... >>>>>

Обрученная во сне

очень нудно >>>>>




  84  

– Это я знаю, что он настоящий, а Гамлет не знает.

– М-м. Но ведь должна быть еще и другая, более глубокая причина его нерешительности, разве не в этом смысл пьесы?

– Я не говорил, что не было другой причины.

– Какая же?

– Он отождествляет Клавдия с отцом.

– А-а, ну да. И поэтому он, значит, и медлит, что любит отца и у него рука не поднимается на Клавдия?

– Нет. Отца он ненавидит.

– Но тогда бы ему сразу и убить Клавдия.

– Нет. Ведь не убил же он все-таки отца.

– Ну, тогда я не понимаю, каким образом отождествление Клавдия с отцом мешает Гамлету его убить.

– Ненавидя отца, он страдает от этого. Он чувствует себя виноватым.

– Значит, его парализует чувство вины? Но он нигде этого не говорит. Он ужасно самодовольный и ко всем придирается. Как, например, он безобразно обращается с Офелией.

– Это все стороны одного и того же.

– То есть чего?

– Он отождествляет Офелию с матерью.

– Но я думала, он любит мать?

– Вот именно.

– Как это «вот именно»?

– Он не может простить матери прелюбодеяния с отцом.

– Подожди, Брэдли, я что-то запуталась.

– Клавдий – это продолжение брата в плане сознания.

– Но невозможно же совершить прелюбодеяние с мужем, это нелогично.

– Подсознание не знает логики.

– То есть Гамлет ревнует? Ты хочешь сказать, что он влюблен в свою мать?

– Ну, это общее место. Знакомое до скуки, по-моему.

– Ах, ты об этом.

– Да, об этом.

– Понятно. Но я все равно не понимаю, как он может думать, что Офелия – это Гертруда, они нисколько не похожи.

– Подсознание только тем и занимается, что соединяет разных людей в один образ. Образов подсознания ведь всего несколько.

– И поэтому разным актерам приходится играть одну и ту же роль?

– Да.

– Я, кажется, не верю в подсознание.

– Вот и умница.

– Брэдли, ты опять меня дурачишь?

– Нисколько.

– Почему Офелия не спасла Гамлета? Это у меня такой следующий вопрос.

– Потому, моя дорогая Джулиан, что невинные и невежественные молодые девицы, вопреки своим обманчивым понятиям, вообще не способны спасать менее молодых и более образованных невротиков – мужчин.

– Я знаю, что я невежественна, и не могу отрицать, что я молода, но с Офелией я себя не отождествляю!

– Разумеется. Ты воображаешь себя Гамлетом. Как все.

– Всегда, наверно, воображаешь себя главным героем.

– Для великих произведений это не обязательно. Разве ты отождествляешь себя с Макбетом или Лиром?

– Н-нет, но все-таки…

– Или с Ахиллом, или с Агамемноном, с Энеем, с Раскольниковым, с мадам Бовари, с Марселем, с Фанни Прайс…

– Постой, постой. Я тут не всех знаю. И, по-моему, я отождествляю себя с Ахиллом.

– Расскажи мне о нем.

– Ой, Брэдли… Ну, я не знаю… Он ведь убил Гектора, да?

– Ладно, неважно. Ты меня поняла, я надеюсь?

– Н-не совсем.

– Своеобразие «Гамлета» в том, что это – великое произведение, каждый читатель которого отождествляет себя с главным героем.

– Ага, поняла. Поэтому он хуже, чем другие основные произведения Шекспира?

– Нет. «Гамлет» – лучшая из пьес Шекспира.

– Тогда тут что-то странное получается.

– Именно.

– В чем же дело, Брэдли? Знаешь, можно, я запишу вкратце вот то, что мы с тобой говорили о Гамлете – что он не мог простить матери прелюбодеяния с отцом и все такое? Черт, как тут жарко. Давай откроем окно, а? И ничего, если я сниму сапоги? Я в них заживо испеклась.

– Запрещаю тебе что-либо записывать. Открывать окно не разрешаю. Сапоги можешь снять.

– Уф. «За это благодарствуйте». – Она спустила «молнии» на голенищах и обнажила обтянутые в розовое ноги. Полюбовавшись своими ногами, она расстегнула еще одну пуговицу у ворота и хихикнула.

Я спросил:

– Ты позволишь мне снять пиджак?

– Ну конечно!

– Сможешь увидеть мои подтяжки.

– Как обворожительно! Ты, наверно, последний мужчина в Лондоне, который носит подтяжки. Это теперь такая же пикантная редкость, как подвязки.

Я снял пиджак и остался в серой в черную полоску рубашке и серых армейского образца подтяжках.

– Ничего пикантного, к сожалению. Если б я знал, мог бы надеть красные.

– Значит, ты все-таки не ждал меня?

– Что за глупости. Ты не против, если я сниму галстук?

– Что за глупости.

Я снял галстук и расстегнул на рубашке две верхние пуговицы. Потом одну из них застегнул снова. Растительность у меня на груди обильная и седая (или «с проседью сребристой», если угодно). Пот бежал струйками у меня по вискам, сзади по шее, змеился через заросли на груди.

  84