41 
Пероун сообщает, что Андреа пошла на поправку.
— Нравится мне эта девчушка, — говорит Джей. — Здорово напоминает меня самого в юности. Сущая заноза в заднице. Придется ей поработать над собой, иначе будет полно неприятностей.
— Ну, одна неприятность для нее уже позади, — отвечает Пероун, занимая свою позицию на корте. — Если теперь она попадет в беду — по крайней мере, сама будет виновата. Ладно, начинаем.
Напрасно он заговорил о «беде»: в этот самый миг, когда навстречу ему летит поданный Строссом мяч, это слово влечет за собой воспоминания ночи и утра, слившиеся в единое целое, и вместе с ними — еще дюжину ассоциаций. На мгновение Пероун забывается: перед глазами его всплывает пустынная ночная площадь, самолет в огне, его сын на кухне, спящая жена, дочь на пути домой, трое мужчин на улице — все в один миг. Мяч появляется над головой так неожиданно, словно Пероун на секунду отлучился с корта. Отбить его, естественно, не успевает — и теперь подавать приходится ему. Вторая игра начинается не лучше первой, с той лишь разницей, что теперь Генри приходится побегать. Джей занял центр и распоряжается мячом по своему усмотрению, а Генри скачет вокруг своего противника, словно цирковой пони. То он выгибает спину, отражая мячи из дальних углов, то бросается вперед и изо всех сил тянет руку навстречу коротким ударам. Постоянная смена направлений утомляет его не меньше, чем презрение к себе. Почему, черт побери, он с таким восторгом ждал этого унижения, этой пытки? В такие минуты ему кажется, что игра обнажает его суть, а она на редкость неприглядна: тупой, неповоротливый, неуклюжий — и в жизни он такой же, как в игре. Спортивная неудача превращается в развернутую метафору недостатков характера. Каждая совершаемая им ошибка унизительно типична, хорошо знакома, словно отметина, словно шрам или другая деформация на каком-нибудь интимном участке тела. Знакома и самоочевидна, как собственный язык во рту. Только он способен так сглупить, только он заслуживает такого проигрыша! С каждым проигранным очком он все усерднее черпает энергию из темного водоема ярости.
Он молчит — не хочет, чтобы Джей слышал его бессильную брань. Но молчание — не лучший выход. Счет восемь — три. Джей посылает мяч через весь корт — наверное, по ошибке: такой мяч легко перехватить. Пероун видит, что у него есть шанс. Если удастся, Стросс лишится своей позиции в центре. Джей, тоже это сообразивший, бросается вперед и преграждает Пероуну дорогу.
— Стоп! — кричит тот.
Оба останавливаются, Стросс удивленно спрашивает:
— В чем дело?
— Твою мать, — тяжело дыша, шипит сквозь зубы Пероун, — ты меня чуть с ног не сбил.
Ругательство поражает и охлаждает их обоих. Стросс немедленно уступает:
— Ладно, ладно. Подавай.
Пероун идет на квадрат для подачи и старается успокоиться. Он гневно размышляет о том, что при счете восемь — три, когда игра уже почти окончена, нечестно со стороны Джея вытворять такое. А о другой стороны, Джей проявил нечаянную щедрость: теперь у него появился шанс отыграться.
Однако отыграться не удается: неудачную, слишком высокую подачу Пероуна Стросс встречает коротким резким ударом справа, отыгрывает подачу — а через полминуты гейм окончен.
Обычная дружеская болтовня в перерыве сейчас невозможна. Генри бросает ракетку, срывает очки, бормочет что-то насчет «воды попить». Широкими шагами — в раздевалку, жадно пьет из фонтанчика. Здесь никого нет, только из душевой слышится шум воды. Телевизор высоко на стене показывает новости. Генри плещет водой себе в лицо, тяжело опирается на раковину и кладет голову на скрещенные руки. Лицо и руки его горят, по спине струится пот, громовой пульс отдается в ушах. Он хочет только одного. Все прочее не считается. Он хочет победить Стросса. Чтобы закончить сет в свою пользу, ему надо выиграть три гейма подряд. Невероятно сложно — но сейчас он хочет только этого и не может думать ни о чем другом. Сейчас, за пару минут перерыва, он должен продумать свою стратегию и тактику, понять, что он делает не так и как это исправить. Ведь раньше он побеждал Стросса! Надо просто перестать злиться на себя и спокойно подумать.
Он поднимает голову и видит в зеркале, над отражением своего побагровевшего лица, молчаливый телеэкран, а на нем — все тот же ролик с горящим самолетом. Вслед за тем на экране на миг появляются двое мужчин, лица их закрыты — наверняка пилоты; они в наручниках, и полицейские ведут их к автомобилю с зарешеченными окнами. Их арестовали. Что произошло? На экране — репортер перед зданием полицейского участка что-то говорит в микрофон. Пероун поворачивается так, чтобы не видеть в зеркале телевизор. Можно ли человеку хоть час прожить спокойно, без назойливого вторжения новостей? Теперь ему кажется: победив в игре, он утвердит свое право на приватность. У него, как и у каждого человека, есть право жить своей жизнью, не беспокоясь о том, что творится в мире — или даже на улице. Забыть про вселенную, наплевать на все мировые события и сосредоточиться на своих делах — что может быть важнее этой возможности? В сущности, это и есть свобода мысли. Победив Стросса, он освободится. Взволнованный, он расхаживает взад-вперед между скамьями, стараясь не смотреть, как из душевой, переваливаясь, выплывает безобразно жирный, похожий на тюленя голый тинейджер. Времени осталось немного. А ему надо разработать тактику, придумать, как сыграть на слабостях противника. В Строссе всего пять футов восемь дюймов, руки не слишком длинные, так что удары с лету плохо ему удаются. Пероун решает бить высокими «свечами» в дальние углы. Да, очень просто. Даже примитивно. Но должно сработать.
41 
