очень нудно 
36 
Они заняли место в толпе и стали ждать лодку, чтобы добраться до моста. Напор хлынувшего дождя разорвал облака, солнце скрылось, и капли потекли у них по носам и шеям, скопившись в ушных раковинах. Чем-то похоже на армейские сборы, решил Казанова. Он был призван в армию в Венеции весной 1744 года и прослужил в ней рядовым до зимы 45-го. Служба, в которой хватало и унижений, и веселых минут, по крайней мере, приучила его стойко сносить повседневные неудобства. Он понял, что ни сырость, ни усталость не могут убить, а в походах и на биваках любой способен справляться с обстоятельствами, невыносимыми в обычной жизни. Это был незабываемый урок.
Лодка причалила к пристани, ударившись носом о ступени. Осторожно ступая, в нее забралась новая партия рабочих. Лодочник оттолкнулся от берега. Он не выпускал изо рта трубку и лишь повернул вниз ее маленькую чашу, чтобы она не погасла от дождя. Лодка оказалась очень низкой, скорее похожей на плот, и лишь расстояние в полпальца отделяло ее верхний борт от оранжево-серых разводов на поверхности реки, среди которых дрейфовала дохлая кошка с висевшей у нее на хвосте крысой. Казанова подумал, что Жарба мог бы принести из дома зонты, но отправлять его назад было уже поздно.
Они высадились у причала, наспех сооруженного на новом молу. Шевалье помассировал натертую тесным воротником шею и подивился окружающему его мельтешению. Здесь среди каменных обломков и досок, веревок, кранов и насосов, непрестанных выкриков и приказов люди делали полезное дело. Возможно, в этом был какой-то героизм. В воздухе высоко над площадкой проплыл каменный блок размером с экипаж герцога Бедфорда. Тут же поодаль мокли под дождем низкорослые лошади. Другая лодка доставила тяжело пыхтящего подрядчика вместе с собакой. «Он сам настоящий пес, — догадался Казанова, — у него и прыть собачья, и повадки тоже собачьи, только хитрость человеческая». Невыспавшиеся, серые от усталости рабочие получили указания и медленно двинулись к своим новым местам, разминая на ходу руки и отбирая инструменты.
Группу, в которую попал Казанова, приставили к свайному молоту: шестьсот килограммов неповоротливого железа поднимали из бутового ложа в тридцать канатов и шестьдесят рук. Первый час прошел не без удовольствия; Казанова порадовался собственной ловкости и даже улыбнулся подрядчику. Тот, в свою очередь, окинул его хмурым взглядом, словно смутно вспомнил и шевалье, и их давнишнюю ссору. На втором часу работы пот стал есть ему глаза, а сердце забилось в груди, как корабельный колокол. Он виновато посмотрел на Жарбу. Настойчивые призывы начать новую жизнь стали для слуги тяжелым испытанием, и его верность господину была уже на пределе. Пришлось дарить подарки, но даже тогда, судя по выражению лица Жарбы, он предпочел бы снова попытать счастья на рынке Ройал-Иксчейндж. Да уж, домашняя прислуга — народ особый. Но в конце концов, пообещав Жарбе, что это всего на месяц-другой и что он не будет продавать особняк на Пэлл-Мэлл, шевалье сумел его убедить. А ведь еще недавно в горячечном порыве Казанова собирался расстаться со своим уютным прибежищем и перебраться в какой-нибудь скромный угол! Его губы растрескались, кожа на подбородке покрылась пятнами засохшей слюны, и когда он беззаботно подмигнул Жарбе, то и сам догадывался, что с таким лицом нельзя никого приободрить.
После третьего часа они передохнули, и Казанова двинулся туда, где облицовывали тесаным камнем свежевозведенную арку. Он шел медленно, как будто наугад. Дождь кончился, и на небе засияло солнце цвета облупленной меди. Лондон, эта Атлантида в клубах дыма, понемногу пробуждался к жизни. Собор Святого Павла был, как шарфом, увит разводами водянистого северного света. Сквозь пыль, сутолоку шляп и сети тросов шевалье различал пестрые женские шелка, золоченые рукояти шпаг и окна суровых зданий, которые словно выталкивали из комнат солнечные лучи. Кто знает, может быть, в этих комнатах сейчас плелись какие-то замысловатые, пикантные интриги?
Он отвернулся, и в его памяти всплыл другой эпизод — гнетущий и тяжелый, как этот свайный молот: шевалье де Сейнгальт лежит на спине в темной гостиной на Денмарк-стрит, и слезы черными лентами струятся у него по лицу. Он почти забыл, как добрался домой. Похоже на картину, в ярости разрезанную сумасшедшим. Вот один фрагмент — мужской глаз, огромный, как яйцо. Вот второй — озеро переливчатого света и уличная девка, кормящая грудью ребенка, а вот старый сторож, седой и пьяный, держит лампу и в упор смотрит на прохожего.
36 
