очень нудно 
56 
Я уже дал алмаз, так что вполне мог пожертвовать безобидным моллюском.
Ах! Бедные мои дети, сколькие из вас надорвали себе сердце, вылавливая для нее этих пресловутых жемчужниц или добывая их содержимое!
— Жемчуг ведь так похож на мои зубы, — проворковала Афродита, нежно склонившись к моему плечу, — а перламутр — на мои ногти. Так остальные богини никогда не смогут со мной сравниться.
И тут эта неиссякаемая болтунья взялась за остальных богинь, дескать, они все, а в первую очередь мои возлюбленные, поражены каким-нибудь несовершенством, которое их безобразит. Деметра ведь и в самом деле не слишком ухожена. Особенно руки, я замечал ее руки? А правда ли, что у Эвриномы жалкие рыбьи плавники вместо бедер? И как только Фемида, умница, конечно, но такая неповоротливая, такая холодная, сумела внушить мне какое-то желание?
— Не знаю точно, как она мне его внушила, но отлично знаю, что удовлетворить смогла.
Ах, и дернуло же меня за язык сказать это! Афродита тут же засыпала меня вопросами о том, как каждая из завоеванных мною богинь изощрялась в любви, но ответы давала сама. Впрочем, можно ли вообще говорить о каких-то завоеваниях? Это ведь я сам, такой дурачок при всем своем могуществе, каждый раз позволял завоевать себя. Ни одна из них не была по-настоящему меня достойна. И Афродита утверждала с ожесточенной уверенностью, что на самом деле я никогда не достигал наивысших восторгов в их объятиях. Ревнует, она? К кому? Как можно ревновать к тем, кто так явно ниже?
Да, сыны мои, знаю! Мне бы надо было схватить какое-нибудь подходящее облако и заткнуть ей рот или же удалиться, оставив ее нести этот бред в одиночестве.
Но на исходе второй трети ночи воля слабеет, а желание еще сильно. Все еще надеешься наверстать за оставшееся время потерянные часы. А глаза Афродиты постоянно обещают. К тому же она так красива: одна нога вытянута, другая подогнута, и совершенное колено вырисовывает угол на звездном небе. Она обнажена, она согласна, все понятно. Ее речи раздражают, зато голос так пленителен. Надо только дождаться полного согласия. Доверчивая богиня ищет вашу руку, сплетает свои хрупкие пальцы с вашими. Как тут осмелишься показать себя грубым и разрушить это столь близкое согласие?
Вы не удивитесь, узнав, что злосчастный Приап — сын Афродиты. Но не я его родитель.
Коснувшись меня устами в невесомом поцелуе, скорее надежде на поцелуй, она тотчас же вскричала:
— Отныне я хочу быть единственной. Поклянись мне, что я буду единственной!
Обременительная просьба! Но Афродита опять сама на нее ответила. Она не нуждалась в клятвах. Она знала, что отныне я уже не смогу принадлежать никому, кроме нее; мои смехотворные воспоминания сотрутся, и никакая новая богиня не сможет внушить мне искушение.
— Я буду единственной, потому что стану всеми ими! Я буду Афродитой Пандемос, богиней вульгарной и заурядной любви. Мы будем спариваться среди полей, как какой-нибудь неотесанный козопас и пастушка, или как вернувшийся в гавань моряк совокупляется с первой же встречной служанкой.
— Ладно, будь по-твоему, — сказал я. — С этого и начнем.
Она удержала меня пальчиками.
— Я буду сопровождать тебя во всех битвах; я буду Афродитой Никефорой, носительницей твоих побед.
— Каким же оружием ты поможешь мне?
— Своей любовью. Я буду поддерживать в тебе вечное желание меня завоевать... А еще я стану ради тебя матерью; я позволю своему прекрасному чреву отяжелеть, претерплю муки деторождения. Меня назовут Венерой Генитрикс, и девственницы, вдовы, бесплодные жены будут молить меня, чтобы я наделила их этим тяжеловесным счастьем.
Тут я с некоторым беспокойством призадумался об отпрысках, которых мог бы породить с этой вдохновенной прорицательницей.
— Я никогда не позволю тебе пресытиться мною, — продолжала она. — Еще я буду похотливой и бесстыжей Афродитой Гетерой, Афродитой Аносией. Я буду отдаваться тебе в животном обличье, сделаюсь телкой, ослицей или козой. Или же, сохраняя женский облик, тебя самого заставлю принять для скотской случки вид козла, быка, онагра.
Однако! Каким странным образом проявились последние опыты Урана-прививальщика!
— А потом, вернув себе величайшее великолепие, мы соединимся на виду у прочих богов, принуждая их к соитию вокруг нас, чтобы они стали нашим собственным отражением, многократно умноженным сотнями зеркал — до бесконечности. Изощренность наших любовных игр восхитит нас самих.
56 
