очень нудно 
21 
— Он видел своего отца, — сказал я.
— Да, он говорил, что видел мистера Пембертона-старшего в омнибусе.
— Вы имеете в виду случай на Бродвее? — уточнил я.
— Нет, не на Бродвее. Мартин в то время проходил мимо водохранилища на Сорок второй улице. В это время был сильный снегопад.
— Снегопад? Когда это случилось?
— В марте. Как раз в тот день была последняя в году метель.
Правда, к тому времени, когда Мартин доверился своей невесте, снег давно растаял, наступила нью-йоркская весна, на лотках появились крокусы, гладиолусы и наперстянка, а местные щеголи гарцевали на статных лошадях по Гарлему. Сейчас климат стал мягче, а люди перестали ходить друг к другу в гости, как это делал Мартин Пембертон, навещая свою невесту. В тот визит он сказал, — и Эмили поняла его логику, — что вряд ли решится сделать ей окончательное предложение до тех пор, пока Огастас Пембертон разгуливает по земле.
Должен вам сказать, что случай, о котором Мартин поведал Эмили Тисдейл, показался мне более зловещим, чем тот, что я узнал от Чарлза Гримшоу. Почему это так, я и сам не знаю. Я не могу объяснить это вздутым жировиком на шее старика… Вот Мартин пробирается по Сорок второй улице, пряча в воротник голову, пытаясь защититься от пронизывающего ветра за стеной водохранилища. Из снежных вихрей, взметающихся на проезжей части улицы, показывается карета — это муниципальный экипаж. Мартин оглядывается и смотрит на него. Лошади стараются изо всех сил, возница хлещет их кнутом, понукая еще больше, но… карета движется величаво и медленно, в каком-то торжественном спокойствии. Экипаж, как фрегат, проплывает мимо Мартина в завихрениях клубящегося снега… В окне, покрытом ледяным узором, словно специально вырезано круглое отверстие. И в отверстии Пембертон-младший видит лицо своего отца, Огастаса, который как раз в этот момент окидывает своего сына равнодушным взглядом. В следующий момент экипаж скрывается за бушующей снежной стеной.
И тут холод вступает в свои права. Ботинки Мартина становятся ледяными, ноги немеют. Кажется, что пальто набухает от влаги, скопившейся в воздухе. У падающего с хмурого неба снега появляется металлический привкус, словно снежинки сыплются из чрева исполинской машины. Мартин смотрит в мутное, клочковатое, серо-белое небо, и ему кажется, что там работает какой-то огромный невидимый глазу конвейер. Все это он поведал мисс Тисдейл…
Она закончила рассказ, вздохнула и выпрямилась в кресле.
Вы, должно быть, уже догадались, что я старый, закоренелый холостяк, а представители этого славного племени легко влюбляются. Естественно, мы влюбляемся молча и терпеливо ждем, когда эта болезнь тихо, сама по себе, пройдет. Мне кажется, что в тот день я влюбился в Эмили. Она заронила в мое сознание зерно некой теории… о незаметном развитии в Америке экзотического протестантизма. Я хочу сказать, что если добродетель может быть чувственно роскошна, если обещание плотского рая может воплотиться в целомудрии и строгой верности, то образцом такого сочетания могла бы стать эта девушка с разбитым сердцем.
Я помню, как в тот момент меня возмутило отношение моего автора к такому сокровищу. Эмили смотрела на меня ясными глазами и рассказывала. Она училась в женском Гуманитарном колледже на Шестьдесят восьмой улице и собиралась стать учительницей в муниципальной школе.
— Мой отец просто в шоке от этого. Он полагает, что должность учительницы подходит только для женщин из простого народа, а дочь основателя металлургических заводов Тисдейла не может стать училкой! Но я так счастлива, что занимаюсь в колледже. Я изучаю древнюю историю, физическую географию, латынь. Я могла бы выбрать французский, тем более немного знаю этот язык, но предпочла латынь. На следующий год я собираюсь слушать лекции профессора Хантера по философии морали. Плохо только одно — каждую неделю мы занимаемся английской грамматикой и — о ужас! — арифметикой. Представляю, как будут смеяться дети на моих уроках арифметики.
На этом месте ее повествования в комнату вошел мистер Тисдейл, и я был ему представлен. Мистер Тисдейл оказался стариком с пышной гривой седых волос. Во время разговора он, чтобы лучше слышать, прикладывал к уху сложенную лодочкой ладонь. Это был типичный сухопарый янки, из тех, которые, кажется, никогда не умирают. Подобно большинству стариков, он торопливо рассказал мне все, что я, по его мнению, должен был о нем знать. Своим громким пронзительным голосом он поведал мне, что, после того как мать Эмили умерла в родах, он не женился второй раз, а посвятил себя воспитанию девочки. Эмили посмотрела на меня извиняющимся взглядом.
21 
