101 
Спустя несколько дней Рикардо Рейс рассказал обо всем, что видел — о самолетах, дымах, о том, как грохотали зенитные орудия и тарахтели пулеметы, — Лидия же слушала со вниманием, сокрушалась, что ее там не было, смеялась над меткими наблюдениями и живописными подробностями, а потом вспомнила, что и ей есть что рассказать: Знаете, кто сбежал, и, не дожидаясь, пока Рикардо Рейс ответит, ответила сама: Мануэл Гедес, ну, тот моряк, о котором я вам говорила, помните? Помню, но откуда он сбежал? Его повезли в трибунал, а он возьми да сбеги! — и Лидия рассмеялась от всей души, Рикардо Рейс же ограничился улыбкой: Полный бардак в стране — корабли съезжают со стапеля раньше времени, арестованные убегают, письмоносцы не доставляют писем по назначению, дворники, гм, впрочем, о дворниках ничего худого он сказать не смог, а Лидия считала — очень хорошо, что Мануэл Гедес сбежал.
* * *
Сокрытые от взоров, заливаются среди пальм Санта-Катарины цикады. Хоровой стрекот, оглушительно отдающийся в ушах Адамастора, едва ли заслуживает причисления к сладостному разряду «музыка», но звуки эти в значительной степени зависят от расположения слушающего, и когда внимал им влюбленный гигант, прогуливаясь вдоль берега и поджидая сводницу Дориду [54], назначившую ему желанное свидание, то и море пело, и любимый голос Тетии носился над водою, хоть это действие и принято относить обычно к Духу Божьему. Здесь, у нас, распевают всего лишь цикады — цикады-самцы — вернее, не распевают, а трут жесткими крылышками друг о друга, издавая этот беспрестанный, назойливый стрекот, похожий на звук пилы, вгрызающейся в кусок мрамора, и вдруг знойный воздух содрогается от пронзительного резкого визга, словно зубья пилы натолкнулись в сердцевине камня на более твердую и неподатливую жилку. Жарко. Еще в Фатиме впервые повеяло настоящим нестерпимым летним зноем, однако потом потянулись серенькие пасмурные дни, даже и без дождичка не обошлось, зато теперь в низинах разом упал уровень воды, а от огромного разлива не осталось теперь ничего, кроме лужиц зловонной воды, которую постепенно высасывает солнце. Старики приходят сюда с утра пораньше, когда еще прохладно, приносят с собой зонтики на случай дождя, но когда раскрывают их, уже начинает припекать всерьез, так что служат они для защиты от солнца, то есть происходит превращение parapluie в parasol, лишний раз доказывающее, что назначение предмета важнее его названия, хотя одно зависит от другого, как мы только что отметили, волей-неволей опять и снова вернувшись к словам. Входят и выходят корабли со своими флагами, дымящими трубами, малюсенькими матросиками, могучим голосом сирен — люди так наслушались воя океанских шквалов, остервенело дующих в исполинские раковины, что мало-помалу научились разговаривать с богом морей на равных. Двое стариков никогда никуда не плавали, но не кровь стынет у них в жилах, когда раздается, чуть приглушенный расстоянием, могучий рев — нет, содрогается что-то в самой глубине нутра, словно фарватером вен и артерий проходят корабли в кромешной телесной тьме, лавируя меж исполинских костей мира. В недвижной духоте спускаются они по склону, идут обедать, проведут дома, как исстари повелось, сиесту, при первом дуновении вечерней прохлады вернутся на Алто, усядутся на ту же скамейку, раскроют зонт, ибо тень от деревьев, как нам известно, непостоянна, стоит солнцу чуть снизиться, как сдвинется тень, но сейчас, впрочем, она спасает от палящих лучей — это потому, что пальмы такие высокие. Помрут старики, так и не узнав, что пальма — это не дерево, даже невероятно, до каких пределов может простираться невежество человеческое, а иными словами — не поверят они, если мы скажем им, что пальма — это не дерево, что в сущности не имеет значения, ибо повторяется история с зонтиком: хоть горшком назови, лишь бы дарил защиту. Впрочем, если спросим у сеньора доктора, ну, того, что каждый день после обеда приходит сюда, правда ли, что пальма — это не дерево, уверен, что и он с ходу не ответит, ему придется пойти домой, порыться в своем ботаническом справочнике, если он не забыл его в Бразилии, а верней всего, что представления его о растительном мире — самые приблизительные, предназначенные для украшения стихов: просто цветы, ну разве что — лавры, пришедшие из эпох богов, никак не поименованные деревья, виноградные лозы и подсолнухи, тростник, подрагивающий от струения вод, плющ забвения, лилии и розы, розы, розы. Между стариками и Рикардо Рейсом установились вполне дружеские отношения, однако никогда не придет ему в голову загодя припасти для них вопросец: А вы знаете, что пальма — это не дерево? — а те до такой степени уверены в том, что знают, что и не подумают спросить: Сеньор доктор, а пальма — это дерево? — и когда-нибудь все они разделятся, так и не прояснив до конца этот фундаментальный вопрос бытия: оттого ли, что похоже на дерево, пальма — это дерево, оттого ли, что похожа на жизнь эта ветвящаяся тень, которая ложится от нас на землю, — это жизнь?
[54] Дорида — дочь Океана и Тетии. Автор сознательно или по ошибке смешивает Тетию с Фетидой, в которую безответно влюблен гигант Адамастор.
101 
