очень нудно 
51 
Лидия не могла долго сердиться и ревновать, ибо Рикардо Рейс не давал ей для ревности иных поводов, кроме давешней беседы с Марсендой, происходившей, хоть при открытых, так сказать, дверях, но едва ли не шепотом, а если в полный голос, то еще того хуже — сначала ей было ясно сказано, что больше им ничего не угодно, потом они замолчали, дожидаясь, пока она удалится с подносом, и этой малости было довольно, чтобы руки у нее затряслись. Четыре ночи проплакала она в обнимку с подушкой, но не столько из-за этих страданий — да и какое у нее, у горничной, заводящей шашни с уже третьим постояльцем, есть право ревновать: грех как случился, так и забылся — а оттого, что сеньор доктор перестал завтракать в номере, это ей было нож острый, будто наказывая ее за что-то — а за что же, матерь Божья, я ведь ни в чем не виновата?! Но на пятый день Рикардо Рейс в ресторан к завтраку не спустился, и Сальвадор сказал ей: Лидия, подай кофе и молоко в двести первый, и она вошла в номер, немножко дрожа, тут уж было никак с ним не разминуться, и он поглядел на нее очень серьезно, за руку взял и спросил: Ты что — сердишься на меня? А она сказала: Нет, сеньор доктор. А почему же тогда не приходила? — и на это Лидия, не умея ответить, только плечами пожала, и тогда он притянул ее к себе, и уж в эту ночь она спустилась к нему, но ни слова не было сказано о том, по какой причине отдалились они на несколько дней друг от друга, хотя могла бы она осмелиться: Я вас приревновала, а он снизойти: Ах, ты дурочка, дурочка, но все равно никогда бы не говорили они как равные, ибо, по утверждению иных, мир наш устроен таким образом, что ничего труднее вообще нет.
Борются народы друг с другом, отстаивая интересы, не имеющие отношения к отдельно взятому Джеку, Пьеру, Гансу, Маноло или Джузеппе — обозначим их для простоты только мужскими именами — но пребывая в простодушной уверенности, будто преследуют именно свою нынешнюю выгоду или действуют в чаянии грядущей прибыли, кругленькой суммы, которая скопится на счету, когда придет пора закрыть его, хотя по общему правилу одни едят, а другие облизываются; борются люди и за то, что считают своими чувствами, всегда им присущими или на краткий срок пробудившимися и обострившимися: так вот обстоит дело с горничной нашей, с Лидией, и с Рикардо Рейсом, который, когда решит вновь открыть практику, для всех будет врачом, а когда даст наконец прочесть то, что он так усердно кропает, для немногих — поэтом, борются и по другим причинам, разнообразным, хоть по сути своей — одинаковым: власть, престиж, ненависть, любовь, зависть, ревность, просто досада или, например, забрел человек поохотиться в чужие угодья, соперничество и конкуренция, да вот хоть взять происшествие в квартале Моурария, сам Рикардо Рейс эту заметку не заметил, мимо бы прошел, если бы ему в радостном возбуждении не прочел ее Сальвадор, упершийся локтями в аккуратно разложенную на стойке газету: Кровавая драма, сеньор доктор, что это за чертов народ такой, чуть что — палить, полиция боится встревать, является под занавес, вот, если угодно, я прочту: некий Жозе Рейс по прозвищу Горлица выпустил пять зарядов в голову некоему Антонио по прозвищу Мечеть, человеку в Мавританском квартале известному, и, ясное дело, убил наповал, нет-нет, не из-за юбки, тут написано, что один другого крепко надул, это у нас случается. Пять пуль, повторил Рикардо Рейс, проявляя неискренний интерес, и, произнеся эти слова, задумался, представил себе, как ствол пятикратно изрыгает пламя и свинец по одной и той же цели, и лишь первую пулю встречает вскинутая голова, а потом, когда убитый уже валяется на мостовой, голова эта уже расколота, размозжена, мозги из нее выпущены, но — трах-тарарах! — четырежды гремят уже излишние, но необходимые выстрелы, и ненависть возрастает с каждым выстрелом, и голова от каждого бьется о камни, а вокруг ужас и остолбенение, многоголосый женский крик из окон, и смолкла стрельба не оттого, что решился кто-нибудь удержать Жозе Рейса, дураков нет под пулю лезть, вероятно, патроны кончились, или занемел палец на спусковом крючке, или ненависти уже некуда было больше расти, и убийца скрылся с места происшествия, но только далеко ему не уйти и деться некуда, в Мавританском квартале расплата на месте. Завтра похороны, говорит Сальвадор, если бы не служба, я бы пошел. Любите бывать на похоронах? — осведомился Рикардо Рейс. Да нет, нельзя сказать «люблю», но на эти похороны соберется такая прорва народу, что стоит посмотреть, тем паче, что хоронят застреленного, вот Рамон — он живет по соседству — слышал, что. А о том, что же слышал Рамон, Рикардо Рейс узнал за ужином: Говорят, сеньор доктор, что весь квартал соберется на похороны, а дружки Жозе Рейса вроде бы собираются разнести гроб в щепки, а если они решатся на такое, будет настоящая война, никому не поздоровится. Не понимаю, ведь этот Антонио уже мертв, мертвей не бывает, чего еще от него хотят: этот человек вроде бы не из тех, кто приходит с того света доканчивать начатое на этом? С этими людьми, сеньор доктор, никогда не знаешь, как обернется: злобы в душе столько, что ее и смертью не уймешь. Пожалуй, я тоже пойду посмотреть на эти похороны. Дело ваше, только держитесь поодаль, близко не подходите, а если начнется свалка, заскочите в подъезд и дверь за собой закройте, не то попадетесь под горячую руку.
51 
