191 
Тут Филипп обернулся, встал с курульного кресла и направился четкими, мерными шагами к краю длинной скамьи, на которой сидел Друз.
– Марк Ливий Друз, правда ли, что вся Италия присягала тебе на верность? Правда ли, что за эту клятву ты пообещал каждому италику римское гражданство?
С лицом белее его тоги, Друз встал, выставив руку то ли для защиты, то ли для отрицания, но губы его, силившиеся ответить, не успели произнести ни слова. Он во весь рост рухнул на мозаичный пол. Марий и Скавр склонились над ним. Филипп презрительно отступил.
– Он мертв? – спросил Скавр под нарастающий шум, тогда как Филипп распускал собрание до завтрашнего дня.
Приложив ухо к груди Друза, Марий покачал головой:
– Глубокий обморок.
Он вздохнул с облегчением.
Лицо Друза посерело; конечности его несколько раз дернулись.
– Он умирает! – воскликнул Скавр.
– Не думаю, – сказал Марий, всякое видевший в военной жизни. – Когда человек долго находится без сознания, у него часто непроизвольно двигаются конечности. Он скоро очнется.
Филипп обернулся, чтобы издали поторжествовать над врагом.
– Вынесите собаку отсюда! Пусть умирает на грязной земле!
Марий посмотрел на него.
– Mentulam сасо, cunne, – сказал он во всеуслышание. Филипп прибавил шагу; если и был на земле человек, которого он боялся, то этим человеком был Марий.
Среди тех, кто остался ждать, пока очнется Друз, был и Сулла. Это порадовало Мария.
Друз пришел в себя, но никого не узнавал.
– Я послал за паланкином Юлии, – сказал Марий Скавру. – Дождемся его. – Он был без тоги, сейчас она служила подушкой Друзу.
– Я совершенно сокрушен! – признался Скавр, примостившись на краю помоста. – Честно говоря, я не ожидал такого от этого человека!
– Не ожидал такого поступка от римского патриция, Марк Эмилий? – Марий презрительно фыркнул. – Я не ожидал ничего иного от этой дряни! Вольно же вам обольщаться!
В глазах Скавра зажглись зеленые огоньки:
– А ты, итальянский олух, снисходительно смотришь на наше ничтожество с небес!
– Это любому видно, старый трухлявый пень, – почти ласково ответил Марий, усаживаясь рядом с принцепсом и глядя на трех других, оставшихся с ними: Сцеволу, Антония, Луция Корнелия Суллу.
– Так что же мы будем делать дальше? – обратился Марий к присутствующим, вытягивая ноги и усаживаясь поудобнее.
– Ничего, – кратко ответствовал Сцевола.
– О, Квинт Муций, Квинт Муций, прости нашему народному трибуну его римскую слабость! – воскликнул Марий, смеясь вместе со Скавром.
– Может быть, это и римская слабость, Гай Марий, но уж не моя! – с важностью отвечал Сцевола.
– О нет, конечно, поэтому ты никогда не будешь равен ему, мой друг, – сказал Марий, носком ноги указывая на лежащего Друза.
Сцевола скривился:
– Ты совершенно невыносим, Гай Марий! Что касается тебя, принцепс, то прошу: перестань смеяться!
– Никто из нас еще не ответил Гаю Марию на его оригинальный вопрос: что же мы будем делать дальше? – спокойно заметил Антоний.
– Вопрос касается не нас, а его, – впервые заговорил Сулла.
– Хорошо сказано, Луций Корнелий! – вскричал Марии, вставая при появлении знакомого носильщика паланкина, застенчиво протиснувшегося в огромную бронзовую дверь. – Давайте же, друзья, проводим беднягу домой.
«Бедняга», видимо, пребывал все еще в каком-то ином мире, когда его доставили под опеку матери, которая очень резонно отказалась от услуг лекарей.
– Они способны только пускать кровь и давать слабительное, а это последнее, в чем он нуждается сейчас, – твердо сказала она. – Он просто плохо ел. Когда он придет в себя, я дам ему горячего вина с медом, и он поправится. Особенно после того, как поспит.
Корнелия Сципион уложила сына в постель и напоила его горячим вином с медом, и вскоре Друз пришел в себя.
– Филипп! – вскричал он, пытаясь сесть.
– Не думай об этом насекомом, пока не поправишься. Друз выпил еще глоток и сел в постели, запустив пальцы в свои черные волосы.
– О, мама! Это ужасно! Филипп все знает о клятве! Скавр уже рассказал ей о случившемся, поэтому ей не было необходимости задавать вопросы. Она кивнула:
– Ты не ожидал этого?
– Это было так давно, что я уже позабыл об этой проклятой клятве!
– Марк Ливий, это не имеет никакого значения, – успокаивающе проговорила она, садясь поближе к кровати. – То, что ты сделал – гораздо менее значительно, чем то, зачем ты это сделал: вот закон жизни! Почему ты сделал это – этим утешайся. А сохранить себя в добром здравии и душевном спокойствии – наилучший способ достичь цели. Так развеселись, мой сын! Твой брат здесь; он очень волнуется за тебя. Взгляни веселее!
191 
