25 
Я чувствовал себя слишком усталым и больным, чтобы оспаривать это суждение.
Через некоторое время я спросил, почему он вдруг решил оформить завещание на следующий день после нашей с Беллой помолвки. Он ответил:
— Чтобы обеспечить ее будущность после моей смерти. Ты еще долго не разбогатеешь, Свичнет, как бы упорно ты ни работал.
Я обвинил его в том, что он собирался после нашей свадьбы покончить с собой. Пожав плечами, он сказал, что ему незачем было бы дальше жить.
— Ты самовлюбленный дурак, Бакстер! — воскликнул я гневно. — Какой прок был бы нам с Белл от твоих денег, если бы мы получили их ценой твоей жизни? Мы бы, конечно, никому их не отдали, но были б несчастны. Радоваться, выходит, надо ее побегу — он всех троих нас уберег от горькой участи.
Бакстер, повернувшись ко мне спиной, пробормотал, что его смерть не выглядела бы как самоубийство. Я поблагодарил его за предупреждение, сказал, что в дальнейшем буду пристально за ним следить, и добавил, что, если он погибнет от несчастного случая, я предприму соответствующие шаги. Он изумленно на меня посмотрел:
— Какие шаги? Чтобы меня похоронили в неосвященной земле?
Я мрачно ответил, что заморожу его во льду до тех пор, пока не найду способ его оживить. Он был, казалось, готов засмеяться, но осекся. Я сказал:
— Сейчас-то тебе умирать как раз не следует. Если ты умрешь, все твое имущество перейдет к Данкану ПаррИнгу.
Он заметил, что палата общин обсуждает закон о предоставлении замужним женщинам права на собственность. Этот закон, возразил я, никогда не будет принят. Он подорвет институт брака, а ведь почти все члены парламента являются мужьями. Он сказал со вздохом:
— Я заслуживаю смерть, как всякий убийца.
— Глупости! Зачем на себя наговаривать?
— Не прикидывайся, что забыл. Прямым вопросом ты выявил мою вину в тот самый день, когда я познакомил тебя с Беллой. Извини, я выйду.
Он отлучился опорожнить кишечник или мочевой пузырь. Так или иначе, его не было почти час, а когда он вернулся, я сказал:
— Прости меня, Бакстер, но я совершенно не понимаю, почему ты называешь себя убийцей.
— Это крохотное девятимесячное существо, которое я извлек живым из чрева утопленницы, я должен был взрастить как свою приемную дочь. Вживив ее мозг в тело матери, я точно так же укоротил ее жизнь, как если бы я зарезал ее ножом в возрасте сорока или пятидесяти лет, только я лишил ее не конца, а начала жизни, что гораздо подлее. И сделал я это по той же причине, по какой старый развратник покупает ребенка у сводни. Себялюбивая жадность и нетерпение двигали мной, и ВОТ! — крикнул он, стукнув по столу с такой силой, что все на нем, даже самое тяжелое, подскочило по меньшей мере на дюйм, — ВОТ почему наши науки и искусства не в состоянии улучшить мир, что бы там ни говорили филантропы и либералы. Наши новые обширные научные познания в первую голову служат всему презренному, жадному, себялюбивому, нетерпеливому, что есть в человеческой природе и обществе, а доброе, бережное, великодушное всегда опаздывает. Не используй я методы сэра Колина, Белл была бы сейчас обыкновенным ребенком двух с половиной лет. Я мог бы наслаждаться ее обществом еще семнадцать или восемнадцать лет, прежде чем она обрела бы самостоятельность. Но мои презренные плотские вожделения заставили меня применить все мои научные познания, чтобы сделать из нее игрушку для Данкана Парринга! ДАНКАНА ПАРРИНГА!
Он заплакал, а я задумался.
Я задумался крепко и надолго, а потом сказал:
— То, что ты говоришь, в основном верно, за исключением замечания о невозможности улучшений посредством науки. Как член либеральной партии, я не могу с этим согласиться. Обвиняя себя в сокращении жизни Белл, не забудь, что о старении мы знаем наверняка только то, что нужда и горе старят людей быстрее, чем счастливая жизнь, и поэтому пышущий счастьем юный мозг Беллы может продлить жизнь ее тела далеко за пределы обычного срока. Если ты совершил преступление, сотворив Белл такой, как она есть, я благодарен тебе за это преступление, потому что я люблю ее такой, как она есть, выйдет она замуж за Парринга или нет. И я сомневаюсь, что женщина, которая усыпила меня хлороформом, будет беспомощной игрушкой в чьих бы то ни было руках. Может быть, нам надо еще пожалеть Парринга.
Бакстер посмотрел на меня, потом потянулся ко мне через стол. Он сжал ладонь моей правой руки так крепко, что у меня хрустнули суставы; я закричал от боли, а потом целый месяц ходил с синяками. Он извинился и сказал, что хотел выразить сердечную благодарность. Я попросил его впредь держать благодарность при себе.
25 
