очень нудно 
64 
Отбой. Зато какую побудку сыграли у меня в голове. Подъем по тревоге. Распахнулась дверь, и звуки оглушительной гурьбой вырвались из заточения. На тошнотворный миг я ощутил спиной ее неуклюжий вес, вот она пошатнулась, выправилась и сказала... Что она сказала? Нет уж, долой такие воспоминания. Я сделал ряд звонков. В авиакомпанию. Домой, где никто не брал трубку. И Мартине, только чтобы попрощаться. Эти звонки прошли вполне мирно. Только Филдинг решил кое-что с меня стребовать. Только Филдинг наложил на меня очередную епитимью.
— Давид, — произнес я. — Мое почтение.
Я покосился на Филдинга Гудни, тот пожал плечами.
— "Троглодит" нас восхитил, — продолжал я. — Вы потрясающе сыграли. Честное слово, просто... потрясающе.
В полумраке я ощутил тычок под ребра — филдинговский локоть.
— Нет слов, просто нет слов. Я был восхищен... вашей интерпретацией. Давид, мы хотим предложить вам роль в «Хороших деньгах», вот зачем мы пришли... Слушай, Филдинг, да долбись оно все конем, —повернулся я. — Давай возьмем Медоубрука или Наба ФоркНера, или кто там еще был. Я больше не могу.
— Хорошо. Очень хорошо. Садитесь, пожалуйста, — произнес Давид Гопстер.
Мы находились на сороковом этаже «Ю-Эн Плаза»[28]. Предварительно двое охранников в темно-фиолетовых блейзерах несколько минут продержали нас на улице, внимательно изучая через скрытую камеру, а потом еще просветили рентгеном и неприлично ощупали.
— Гопстер, Давид, — задумчиво повторил третий охранник, со всех сторон окруженный фикусами в кадках, панелями интеркомов и экранами кабельных систем слежения. — Квартира на другое имя.
Наконец он дал добро, и лифт пополз наверх; мне это напомнило, в меру моей испорченности, неумолимый подъем рвотных масс по пищеводу.
— Я миссис Гопстер, — заявила сухонькая старушенция, открывшая нам дверь. То есть, не совсем еще старушенция, но все лицо ее избороздили морщины, особенно плотно в углах глаз и рта. Процесс был явно трудоемкий, бороздить пришлось неоднократно. Такой эффект бывает зимой в Лондоне, когда смотришь сквозь строй деревьев, и голые ветви перекрещиваются до тех пор, пока не останутся лишь разрозненные пятнышки света, в треугольных скважинах. Лицо работящее и обработанное. Но глаза ярко сияли.
— Здрасьте, — сказал я.
— Очень приятно, миссис Гопстер, — серьезно проговорил Филдинг и поднес ее ладонь к губам, а затем бережно прижал к своей груди. Мне эти нежности показались абсолютно ни к селу, ни к городу, но миссис Гопстер явно была тронута. Она довольно долго изучала Филдинга глаза в глаза, а потом поинтересовалась:
— Вы спасены?
Пока Филдинг выкручивался («Ну конечно же, мадам...» — начал он), я, отвернувшись, разглядывал кухню или маленькую гостиную — простых очертаний, но полную рукотворных покровов и оттенков. Повернув к нам холеный профиль, там сидел смуглый низколобый тип, когда-то могучего сложения, в двубортном костюме в узкую полоску. Он поглядел на телевизор на изувеченном фигурной резьбой серванте (баскетболисты в прыжке), поглядел на часы (жест вялый и стоический), поглядел на меня. Мы обменялись короткими взглядами. Безжалостными. Проницательными, до самых печенок. С презрением или с досадой, или со скукой фыркнув, он отвернулся. Да, хватило одного взгляда, и даже я сказал себе, не мог не сказать: «Бедные бабы». Этот никому спуску не даст. Признаюсь, к встрече на высшем уровне я был явно не готов — во власти страха, послеполуденного скотча и тяги домой. Пришла и моя очередь — миссис Гопстер стиснула мой локоть и с надеждой поинтересовалась:
— А вы спасены?
— Простите?..
— Непременно спасен, — пришел на выручку Филдинг, и я сказал:
— Угу, а как же.
— Очень рада. Проходите, Давид ждет вас.
Она провела нас длинной анфиладой прихожих. Стены были мышастого цвета, но в окна били отсветы расплавленной предвечерней лавы Ист-Ривер. Я видел бильярдный стол, костюм-тройку в полиэтиленовой упаковке, различные религиозные украшения и причиндалы, их особый бледный ореол. Только ореола мне и не хватало. В гостиной, когда мы вошли, было темно, как в кинозале; во главе длинного стола искрился чей-то силуэт. Миссис Гопстер беззвучно канула, и не во тьму, а совсем даже наоборот. Времени было пять часов.
— Два года назад, — продолжал актер, — я проходил у вас пробы. — Он брезгливо фыркнул. — Для рекламы.
— Да? — ответил я. — Ничего не помню.
64 
