очень нудно 
102 
– Джошуа?
– Мммм? – и ничего более.
– Вам не кажется, что где-то в пути каждому из нас придется определить свое отношение к жизни? Я имею ввиду – отделить большое от малого, великое от пустяков.
Он не ответил; она даже не была уверена, слышал ли он ее, но упорно продолжала:
– Поймите: я просто выполняю работу, которая мне подвернулась. И не делайте из меня какого-то изверга! Вы бы никогда не обрели то, что называете теперь смыслом своей жизни, если бы не я. Разве вы этого не понимаете? Я знала, что нужно этим людям, но сама не могла дать им этого. Поэтому и нашла вас. Вы и этого не понимаете? И вы были счастливы, не так ли? Вначале вы были счастливы, пока в голове у вас не завелись безумные идеи. Джошуа, вам не в чем упрекнуть меня. Не смейте!
– О, Джудит, не сейчас! – воскликнул он жалобно. – У меня нет времени! Все, что я хочу – это дойти до Вашингтона!
– Не смейте упрекать меня!
– Думаете, мне это нужно?
– Полагаю, что нет. Но… О, как я жалею, что я не кто-нибудь другой! Вы когда-нибудь об этом жалели.
– Каждую секунду. Но сюжет должен обрести завершенность. Нужно успеть…
– Какой еще сюжет?
– Если бы я знал, Джудит, что я стану тем, кем не был никогда – я был бы больше, чем человек.
И он вышел в путь.
Он шел, и миллионы следовали за ним. В первый день – от Манхеттена до Нью-Брансуика. Самый дальний, самый быстрый переход – и самый многолюдный. Он прошел через Филадельфию, Уилмингтон и Балтимор и на восьмой день достиг предместья Вашингтона.
Нью-йоркцы вернулись по домам, а те, кто шел с ним, теперь были сдержаннее. Хотя некоторые разодетые, полные задора нью-йоркцы прошли с ним весь путь до конца. Меньше миллиона человек не собиралось. Он шел вдоль шоссе 1-95 по своему помосту, над ним – вертолеты, впереди – передвижные станции телесети, позади – семья и до смерти уставшая группа правительственных чинов. От Нью-Брансуика с ними пошел губернатор Нью-Джерси; губернатор Пенсильвании присоединился в Филадельфии, где Кристиан выступил с краткой речью. Ввиду своего преклонного возраста и немалого веса губернатор Мэриленда предпочел присоединиться к комитету, организующему встречу в Вашингтоне, но председатель объединенного комитета начальников штабов, девятнадцать сенаторов, более сотни конгрессменов и с полсотни генералов разных родов войск, адмиралов и астронавтов затесались в группу официальных лиц, шагающих за доктором мимо сложенных из тусклого красного кирпича и недостроенных общественных зданий Балтимора, брошенных на произвол судьбы еще в начале века.
Он шел. Карриол не понимала, как. Но он шел. Каждый вечер она пыталась спасти то, что оставалось от его медленно истлевающего тела. Каждую ночь Мама пришивала новую шелковую подкладку к его белью, каждую ночь вся семья бодрилась, когда ревностный страж уводил от них Кристиана. Джудит – знали бы они, – занималась главным образом тем, чтобы скрыть от них страдания Джошуа.
Сам доктор Кристиан перестал мыслить после Нью-Брасуика. Ощущение боли покинуло его в Нью-Йорке, способность думать – в Нью-Брасуике. Но способности идти должно было хватить до Вашингтона. Все, что осталось у него в голове – Вашингтон, Вашингтон, Вашингтон.
С головой у него что-то случилось. Нет, сознание не помутилось! Он сознавал, что находится в предместье Вашингтона, в местечке под названием Гринбелд. В последнем ночном бивуаке он забыл про осторожность, расслабился, словно уже прошел весь путь до Потомака. Вместо того, чтобы сразу принять освежающую ванну и лечь в постель, он уселся со своим семейством, болтая и смеясь, как в прежние дни; вместо того, чтобы выпить чашку бульона, плотно поужинал в кругу домашних: тушеная телятина с картофельным пюре и бобами и кофе с коньяком напоследок.
Его жестоко мучили боли. Карриол уже имела достаточно опыта, чтобы заметить мелкие симптомы – то, как его взгляд фокусировался не столько на людях, сколько на стенах за их спинами, как мышцы его сводило после неловкого движения (для успокоения семьи он называл их судорогами), как помертвела кожа на его носу и щеках, как бессвязна его речь.
В конце концов ей пришлось силком отправить его в ванну и в постель. Согласился он охотно.
Но не раньше, чем она включила подачу воздуха в лохань и плотно задернула занавески, висевшие у входа в кабину, он позволил себе скорчиться над туалетом, который она добавила к его удобствам после Нью-Брасуика. Его рвало, пока в желудке хоть что-то оставалось. Мучительные, ужасные пароксизмы, казалось, содрогали все его тело. Только убедившись, что желудок пуст, он согласился двинуться с места. Пришлось довести его до постели; он сгорбился на краю кровати, хрипло дыша, с лицом сведенным и черным.
102 
