23 
— Ты меня истерзала, истерзала! — крикнул Рэндл и, приподняв край стола, с грохотом брякнул его об пол. — Ты все у меня отняла, ты и Стива у меня отняла! — Он уже не кричал, а вопил.
— Рэндл, возьми себя в руки. — Хью крепко ухватил сына за плечо.
Рэндл высвободился, даже не взглянув на него.
— К чертовой матери, вот плюну на все и уеду в Лондон.
— И уезжай! — крикнула Энн. — Тебе нужно, чтобы я тут одна выматывалась с питомником, зарабатывала деньги, а ты бы их тратил в Лондоне…
— Ну, это уж слишком! — взревел Рэндл. Он двинулся было в обход стола, и Энн быстро шагнула за кресло; но он остановился и, замахнувшись так неистово, что Хью вздрогнул и отступил, сметая домино на пол. Костяшки с дробным стуком разлетелись по всей кухне. — Ты отравляешь мне жизнь, все у меня отнимаешь и ещё смеешь попрекать меня деньгами! Да я ни минуты больше не останусь в этом доме! Можешь тут на свободе цацкаться со своими любимчиками!
Он умолк. Энн опустила голову. Потом молча нагнулась и стала подбирать домино.
— Перестань играть комедию, Рэндл, — спокойно сказал Хью. — И позволь тебе заметить…
— Ты слышала, что я сказал, чертовка?
— Да, — ответила она тусклым голосом и положила подобранные костяшки на стол.
Он ещё секунду смотрел на нее, потом ушел, хлопнув дверью.
Энн стояла потупившись. Потом разрыдалась.
— Ох, нельзя мне было выходить из себя, нельзя было говорить такие вещи…
— Не горюй, Энн, — сказал Хью. Он устал, ему было противно и стыдно и в то же время казалось, что он всего этого ждал. Он обнял Энн за плечи. — Неужели ты не понимаешь, что это спектакль? Все было предусмотрено. Он решил уехать и только дожидался такой вот сцены, чтобы самого себя убедить, что все случилось по твоей вине.
— Нет-нет, — проговорила Энн сквозь слезы и вытерла глаза платьем Миранды. — Я пойду к нему, уговорю…
— Ничего у тебя не выйдет. — Хью смотрел на неё в угрюмой задумчивости. Теперь придется прожить здесь по крайней мере до четверга.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 7
Рэндл поудобнее вытянул ноги на широком диване, а спиной ввинтился в груду подушек. Он подтянул к себе хрупкий столик, на котором стояла чашка чаю и розовая в цветочках тарелочка с крошечным пирожным. Он отпил глоток сладкого китайского чая и сказал:
— Бросьте, бросьте, вы же знали, что я вернусь?
Эмма Сэндс и Линдзи Риммер переглянулись.
— Что мы ему ответим? — спросила Линдзи.
— Мы могли бы ответить, что вообще над этим не задумывались, но он едва ли поверит, так ведь?
— А если мы скажем, что ждали его со дня на день, он еще, чего доброго, загордится, решит, что он важная персона, — сказала Линдзи.
— Но ведь он и вправду важная персона, — сказала Эмма.
Обе засмеялись, и Рэндл улыбнулся, довольный. Хорошо было сюда вернуться.
Золотой предвечерний солнечный свет, наброшенный, как тонкая сетка, на неизменное марево табачного дыма, заливал большую гостиную Эммы, тесную от множества чуть обветшавших, чуть запыленных красивых вещей. Он ложился на искусно заштопанный турецкий ковер и на искусно склеенные фарфоровые вазы, прилежно содействовал дальнейшему выгоранию кретоновых занавесок, на которых ещё угадывался потускневший узор из голубых и розовых птиц на палевом фоне. Комната была в нижнем этаже, одно окно её смотрело сквозь высокую железную решетку на улицу, другое выходило на маленькую лужайку, обсаженную круглыми кустами вероники и лавра, чьи пыльные листья и сухие ветки, темные и неподвижные в жестоком солнечном свете, придавали им сейчас вид громоздких комнатных украшений, временно вынесенных из дома. Это был сад, предназначенный для зимы, летом он выглядел сонным и хмурым. Но Эммы он не касался, им ведало управление дома, в котором она жила, — большого краснокирпичного многоквартирного дома начала века, возвышавшегося среди кремовых оштукатуренных фасадов ранневикторианских особняков.
Обе женщины сидели спиной к солнцу, отчего у каждой было по нимбу — у Эммы неровная светящаяся дымка вокруг темно-серой шапки кудрявых стриженых волос, у Линдзи — гладкий золотой ободок, ярче яркого золота тщательно уложенной прически. Обе вышивали гладью в круглых пяльцах. Рэндлу солнце светило в лицо. Он чувствовал себя на виду, прижатым к стене, счастливым.
— Как ни тяжко мне здесь приходится, — сказал Рэндл, — уверяю вас, там было ещё хуже.
23 
