17 
— Так-то оно так, Брук, — говорю. — Но, похоже, на мосту очень уж многое не подлежит обсуждению. Для начала: секс, религия, политика…
Он замирает — вилка с кеджери не донесена до рта.
— Да, но… — смущенно мямлит он, — что же тут такого?.. Если мужчина женат, или, допустим, у девушки лицензия, или… Да черт возьми, Орр! — Кладет вилку на тарелку. — Вечно ты талдычишь: «религия, политика»! Что конкретно ты имеешь в виду?
Похоже, он это всерьез. Во что я ввязываюсь? Сейчас — разговор с этим субъектом, а после — сеанс у доктора Джойса, так, что ли? Тем не менее ближайшие десять минут я пытаюсь что-то растолковать Бруку. Когда наконец умолкаю, он говорит:
— Гм… не возьму в толк, почему ты употребляешь два слова. Для меня это одно и то же.
Я откидываюсь на спинку стула и потрясенно восклицаю:
— Брук, тебе бы философом быть!
— Кем-кем? Фило?..
— Да ладно, ладно. Доедай кеджери, а то остынет.
Трамваем добираюсь до секции, где располагается доктор Джойс. На верхнем ярусе — сутолока и грохот; полно рабочих. Они сидят на грязных скамьях и читают газеты с крупным шрифтом и фотографиями. Что их интересует, можно даже не гадать: спорт и лотерея. Это сталевары и сварщики, на их комбинезонах из грубой ткани нет карманов, зато полно мелких прожженных дыр. Труженики о чем-то толкуют между собой, а на меня не обращают внимания. Время от времени мне вроде бы удается уловить словечко-другое — не мой ли родной это язык, только сильно искаженный? — но чем больше я слушаю, тем меньше понимаю. Хотелось бы дождаться трамвая класса «люкс», но так я опоздаю на прием к доктору Джойсу, а я стараюсь быть пунктуальным.
Скоростным лифтом добираюсь до уровня, где расположена клиника. В кабине играет фоновая музыка, но, как всегда, в моих ушах это звучит полукакофонией, абсурдной мешаниной из красивых аккордов и варварских бессвязных звуков, — впечатление такое, будто вся музыка на мосту закодирована. Раньше я надеялся услышать что-нибудь знакомое, что и сам мог бы насвистывать, — но в конце концов сдался.
Почти всю дорогу со мной в кабине едет юная леди. Она стройненькая и смуглая; она скромно глядит в пол. У нее длинные черные ресницы и идеально очерченные щеки. Спутница моя носит великолепного покроя длинную юбку и короткий жакет, и я ловлю себя на любовании — как восхитительно поднимаются и опускаются точеные груди под белым шелком! Ни разу не взглянув на меня, девушка покидает лифт и оставляет за собой лишь аромат духов — легкий, мгновенно тающий.
Я сосредоточенно разглядываю фотографию, что висит на темной деревянной облицовочной панели возле двери лифта. Этот старый, с оттенком сепии, снимок показывает процесс строительства трех секций моста. Они стоят порознь, и ничто не связывает их, кроме условного в своей незавершенности сходства. Из них торчат трубы и балки, бурые стальные плоскости испещрены лесами и массивными паровыми кранами; в таком виде секции имеют почти шестиугольную форму. Дата на снимке отсутствует.
Клиника пропитана запахом краски. Двое рабочих в белых комбинезонах вносят через двери стол. В приемной пусто, лишь белые полотнища лежат на полу, и рабочие ставят стол посреди комнаты. Я заглядываю в кабинет — там тоже пусто и тоже пол накрыт белым. Со стеклянной дверной панели убрана табличка с именем доктора Джойса.
— В чем дело? — спрашиваю рабочих. Они смотрят на меня как на неодушевленный предмет и отворачиваются.
Снова — лифт. У меня дрожат руки.
Но, слава Богу, больничная регистратура осталась на месте. Приходится ждать, пока регистратор объяснит, куда идти, молодой супружеской чете с маленьким ребенком. Вот они отправляются по длинному коридору, и наступает моя очередь.
— Я ищу офис доктора Джойса, — говорю сидящей за столом полной суровой тетке. — Он был в офисе тридцать четыре двадцать два. Я еще вчера туда приходил и с ним виделся. Но он, похоже, переселился.
— Вы пациент?
— Меня зовут Джон Орр. — Я даю ей прочесть на браслете остальные сведения обо мне.
— Минуточку. — Она поднимает телефонную трубку.
Я сажусь на мягкую скамью посреди регистратуры, которая окружена коридорами; они расходятся, как спицы от ступицы колеса. Те, что покороче, ведут на открытый воздух. Ветерок колышет мягкие белые занавеси. Женщина за столом беседует по телефону то с одним человеком, то с другим. Наконец она кладет трубку.
— Мистер Орр, доктор Джойс теперь находится в офисе тридцать семь ноль четыре.
17 
