Последние отзывы

  38  

В памяти навсегда осталось чувство свободы, испытанное в том, первом, году. Сам себе хозяин, что хочешь, то и делаешь. Впервые у него была собственная комната и собственные деньги, и можно было их тратить по своему усмотрению. Покупать еду, какая нравится, ходить, куда ноги несут, и вообще распоряжаться собственной судьбой. Это было просто классно.

Его родной дом остался на западе страны, в ее промышленном сердце, которое уже страдало аритмией, зарастало дурным жиром, испытывало энергетический голод, наполнялось шлаками и угрожало вот-вот разорваться. Вместе с ним жили мама и папа, братики и сестренки. У них был дом, оштукатуренный с каменной крошкой, и клочок земли у подножия низкого холма. Оттуда было рукой подать до паровозных дымов и увенчанных паровыми флажками труб над депо, там работал его отец.

Еще отец держал на пустыре голубей. Соседи тоже понаставили там голубятен, не меньше десятка. Сооружения эти все были высокие, бесформенные, и места для них выбирали наобум, и строили их из ржавой жести, а красили дешевым битумом. Летом он приходил туда помочь отцу или просто поглядеть на воркующих птиц; на голубятне было очень жарко, и куда ни ткнись — всюду перья. Но зато сумрачная клетушка, остро пахнущая голубями, казалась уголком какого-то иного, таинственного мира.

В школе у него дела шли неплохо, хотя учителя говорили, что он мало старается. Он облюбовал историю, всегда имел по ней пятерки, и этого ему хватало. Если надо будет напрячься — он прибавит оборотов. Пока же он играл, читал, рисовал и смотрел телевизор.

Отец получил тяжелую травму в депо и полтора года пролежал в койке. Мать пошла работать на сигаретную фабрику, а старшие сестра и брат уже достаточно выросли, чтобы присматривать за остальными детьми. Отец наконец поправился, правда стал нервным и вспыльчивым, мать же перевели на неполный рабочий день, а через несколько лет уволили по сокращению штатов.

Он любил папу, пока не стал немного стыдиться его, а заодно и всей своей семьи. Отец интересовался только футболом и получкой, у него были старые записи Гарри Лодера, и нескольких оркестров волынщиков, и он мог прочитать наизусть с полсотни самых известных стихотворений Бёрнса. Естественно, он был лейбористом, преданным навеки, но всегда настороже — знаем мы этих политиканов, у всех у них, мол, рыльце в пушку. Он утверждал, что ни разу не выпил больше стопака в компании тори, за возможным исключением отдельных кабатчиков, которых он, дабы не подорвать авторитета социалистического дела, предпочитал считать консерваторами, в крайнем случае либералами. Либералов он полагал людьми серыми, заблуждающимися, но, в сущности, безвредными. Он был мужик как мужик. Никогда не уходил от драки, всегда был готов пособить другу-пролетарию, на футболе надрывал глотку, в кабаке не оставлял кружку недопитой.

Мать в сравнении с отцом казалась бледной тенью. Она была рядом с мальчиком, когда он в ней нуждался, стирала ему одежду, расчесывала ему волосы, покупала ему разные вещи и обнимала, если он разбивал коленку. Но как личность он ее так и не узнал.

С братьями и сестрами он ладил неплохо, но все они были старше (уже почти взрослым он узнал, что родители его, позднего ребенка, не хотели) и успели вырасти, прежде чем он достиг возраста, когда детям нужны товарищи для игр. Родня его то терпела, то баловала, то шпыняла — в зависимости от настроения. Он считал, что ему приходится нелегко, и завидовал детям из малочисленных семей, но со временем понял, что все-таки чаще его прощают и балуют, чем обижают и шугают. Ведь для папы и мамы он был их кровинкой, родным сыночком. Причем талантливым — они бурно восторгались, когда он правильно отвечал на вопросы телевикторин раньше участников. А еще гордились его оценками в школе и даже немного удивлялись тому, что он прочитывает в неделю две-три библиотечные книги. Они недолго улыбались, а потом долго хмурились, когда он показывал школьный табель. Не обращали внимания на четверки и даже тройки с минусом, но грозно стучали пальцем по двойкам (за ЗБ — Закон Божий; не передать словами, в каком смятении ума он пребывал в те годы — ведь отец был атеистом, но не спускал своим детям плохих оценок по любому школьному предмету, и по ФК — он ненавидел физкультурника, который платил той же монетой).

Потом родовое гнездо опустело, птенцы оперились и разлетелись кто куда. Девицы вышли замуж, Сэмми забрали в армию, Джимми эмигрировал… Пожалуй, удачливей всех оказалась Мораг, выйдя за менеджера по продаже оргтехники и уехав в Берсден. Постепенно, за годы, он со всеми утратил связь, но не забыл о том, какой спокойной, почти уважительной гордостью сквозили их поздравления, телефонные, почтовые или при личной встрече. Вся семья радовалась, когда его приняли в университет, хоть и удивлялась, что он предпочел геологию, а не английскую филологию или историю.

  38