очень нудно 
46 
— Видите ли, — говорит она, — когда-то я была знакома с инженером, причем высокопоставленным. Так вот, он считал, что мы живем вовсе не на мосту, а на одинокой громадной скале в центре непроходимой пустыни.
— Хм… — говорю, не зная, как еще на это реагировать. — Возможно, для каждого из нас это что-то иное? А вам что видится?
— То же, что и вам, — на миг поворачивается она ко мне. — Обалденно здоровенный мостище. А что, по-вашему, я тут изображаю?
— Оскорбленную невинность? — с улыбкой предполагаю я. Она смеется:
— А вы, мистер Орр?
— Наигранный пафос.
Она одаривает меня одной из своих ослепительных улыбок и сосредоточивается на работе, затем ненадолго поднимает рассеянный взгляд:
— Знаете, чего мне после университета не хватает?
— Чего?
— Звезд. — Она задумчиво качает головой. — Здесь слишком светло, и они плохо видны. Конечно, можно уплыть подальше в море… А университет воткнули между агросекциями, и там довольно темные ночи.
— Агросекции?
— Вы что, не знаете? — Эбберлайн Эррол встает, складывает руки на груди и отходит на несколько шагов от мольберта. — Это где еду выращивают.
— Да, понял.
Мне и в голову не приходило, что какие-то секции моста могут служить для сельского хозяйства, хотя технически это, наверное, легко осуществимо. Для многоярусной фермы, мне думается, нужны защита от ветра и система зеркал для передачи света, их соорудить тоже несложно. Так что мост, должно быть, полностью обеспечивает себя пищей. Мое предположение, что его протяженность ограничена временем, необходимым поезду для доставки продовольствия, теперь выглядит несостоятельным. То есть мост может иметь любую длину, какую ему только заблагорассудится.
Моя собеседница зажигает тонкую сигару. Нога в сапожке постукивает по металлическому настилу. Эбберлайн Эррол поворачивается ко мне, снова складывает руки под обтянутой блузкой и жакетом грудью. Подол ее юбки качается, облепляет ноги. Это плотная, дорогая ткань. К ароматному сигарному дыму примешивается легкий запах дневных духов.
— Так что же, мистер Орр?
Я рассматриваю уже законченный рисунок.
На бумаге была сначала вчерне набросана, а затем подвергнута фантастической метаморфозе широкая платформа сортировочной станции. Передо мной — необъятные адские джунгли. Рельсы и шпалы превратились в ползучие лианы, поезда — в кошмарных узловатых тварей, напоминающих огромные личинки или гниющие поваленные деревья. Фермы и трубы наверху трансформировались в ветви и сучья; они исчезают в дыму, что курится над нижним ярусом растительности. Один паровоз обернулся рыкающим огнедышащим драконом, от него убегает человечек. Его крошечное лицо едва различимо, но видно, что оно искажено ужасом.
— Очень… своеобразно, — по некотором размышлении говорю я. Она тихо смеется:
— Вам не нравится?
— Боюсь, у меня слишком… натуралистические вкусы. Но мастерство впечатляет.
— Да, я знаю.
У нее бодрый голос, но лицо кажется чуть опечаленным. Я жалею, что набросок не понравился мне чуть больше.
Но до чего же широка эмоциональная гамма у серо-зеленых глаз мисс Эбберлайн Эррол! Сейчас они смотрят на меня едва ли не сочувственно! И я думаю о том, что мне очень нравится эта молодая леди.
— А ведь я специально для вас старалась. — Она вынимает из сумки тряпку, стирает угольные следы с рук.
— Правда? — Я откровенно польщен. — Вы очень добры.
— Спасибо. — Она снимает лист с этюдника и скатывает в трубку. — Можете делать с этим все, что угодно, — говорит она. — Хоть бумажный самолетик.
— Ну что вы! — Я принимаю подарок. Такое чувство, будто мне вручили диплом. — Я его в рамку и на стенку. И он уже гораздо больше мне нравится, ведь я теперь знаю, что это вы специально для меня.
Отъезд Эбберлайн Эррол опять выглядит эффектно. На этот раз она остановила дрезину инженера-путейца — изящную, с красивыми стеклами и панелями, битком набитую сложными, но устаревшими инструментами. Внутри — сплошь медный блеск, позвякиванье противовесов, шуршание бумажных рулонов и стрекот самописцев. С шипением и громыханием дрезина тормозит, дверь складывается гармошкой, и молодой охранник отдает честь мисс Эррол, которой угодно позавтракать с отцом. Я стою и держу этюдник, мне велено снова спрятать его под навесом. Ее сумку распирают свернутые в рулон наброски — она рисует на заказ. Отдав мне картинку с джунглями, она занялась тем, ради чего, собственно, и приехала. Правда, за работой она не прекращала разговаривать со мной. Уже поставив ногу на верхнюю ступеньку подножки, она протягивает мне руку:
46 
